Воробышек

Без исключения.

И все же с Евой наивно хотелось верить в свою исключительность.

И верилось.

Ровно вот до этой минуты.

Так и не нахожу, что ответить отцу, пауза затягивается.

- Пойду невесте воды принесу, устала, горлышко першит… - отец как-то похабно подмигивает и спускается в темноту.

Все, что мне остается – стиснуть зубы и вернуться в комнату. И постараться. Очень постараться уснуть…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ …

Вспоминаю утро. Глупо все так. Отчего я считал, что один Евин минет и бесконечно сладкие поцелуи дают хоть какое-то право на безраздельную власть над ее сердцем? С чего я вообще взял, что в ее сердце есть хоть маленький клочок, занятый мной?

Она такая же, как Комарова. Ничем не лучше. Только если первая идет к своему удовольствию, то вторая предпочитает играть в агента 007. И о любви тут даже речи быть не может.

Повел себя по-идиотски. Вот только даже сейчас понимаю, что иначе бы не смог. Не сумел. Слова отца стали последней каплей, перевесившей чашу терпения и спокойствия. Видел же, как ее зацепили слова про девственность. Чувствовал, что обидели. Но остановиться уже не мог. Эмоции зашкаливали, нарастая словно летящий с горы снежный ком, пока в конце концов не разлетелись тысячей ледяных ошметков.

Твою мать.

Ну не может же она быть настолько циничной и беспринципной сукой?! Ведь нет? Видел же ее глаза. Чувствовал, как тянется ко мне. Ластится. Льнет. Растворяется.

Такое нельзя придумать.  Хотя… возможно, она прекрасная актриса.

Даю себе установку не думать о Еве. Не ругаю сам себя за проявленную слабость и эмоции. Все потом. Сейчас Семеновна. А после Смирнова. Елена Павловна готова провести очередной сеанс гипноза. У меня самого сейчас в жизни полно темных пятен, чтобы всецело посвящать свое время на разгадывание тайн и мотивов поступков Женевы Арент.

Хочет замуж – совет да любовь.

Даже слова не скажу.

Она же не сказала.

Ее же все устраивает.

Хотя ведь знает – одно слово и ее здесь не будет.

Так все. СТОП.

Врубаю магнитолу так громко, что тяжелые басы любимой мною группы заглушают в голове всякие мысли. Завожу мотор и плавно двигаюсь в сторону больницы.

Наличие сигнала единица — боль.

За последней страницей граница, ноль.

Выживает не тот, кто умеет жить на пять,

А тот, кто просто не умеет умирать!

(гр. СЛОТ «Страх, боль и слезы» - прим. автора)

Семеновна идет на поправку. Чувствует себя гораздо лучше, но в ее глазах все еще отчетливо читается тревога. Рассказываю о событиях минувшего дня. О том, что удалось выяснить о Герасиме. Вот только в его смерть старушка не поверила. Сказала, что в жизни не забудет этого гада и ни с кем никогда не перепутает. И я ей верю. Может, потому что и сам его как будто узнал. И да, после общения с доктором Смирновой, я больше не думаю, что мои сны это плод воображения, нет, это воспоминания. Яркие, острые, болезненные, страшные. Настолько опасные, что мозг спрятал их глубоко в сознании, чтобы сберечь неокрепшую и очень подвижную детскую психику.

Но пришло время узнать правду.

И, может быть, еще не поздно хоть что-то исправить.

На новость о предстоящей скорой свадьбе Семеновна реагирует странно и весьма неоднозначно. долго сверлит меня взглядом, будто ждет каких-то решений. Признается, что до последнего не верила в такой вариант развития событий. Не показывает, но вижу, что расстроена, хотя отца женщина любит едва ли не как сына родного. Ну или как зятя.

Долго общаться нам не разрешают. Старушке назначено множество процедур и покой. Прощаюсь и покидаю палату. У меня еще есть дела на сегодня.

В коридоре встречаю Анатолия Ефимовича. Отмечаю, что старик весьма бодр для своих семидесяти. Или сколько там ему? В любом случае, выглядит довольно молодо. Как обычно, врач угощает меня припрятанным в кармане гематогеном и расспрашивает о самочувствии. Конечно же он в курсе всех событий. Они с отцом дружат годами. И я точно могу сказать, что другого такого же близкого товарища Вениамин Гусь не имеет, хотя история их взаимоотношений мне неизвестна.

Интересуется фобией, приступами, хорошо ли я сплю, и нет ли у меня каких-нибудь проблем или вопросов. Говорить о своих визитах к доктору Смирновой мне не хочется. Во-первых, это может обидеть Ефимыча. Он психотерапевт с многолетним стажем и высочайшей квалификацией. С подобными просьбами мне следовало обратиться именно к нему, ведь нас связывают долгие годы тесного общения. Пожалуй, он знаком с моей историей болезни едва ли не лучше меня самого.

Во-вторых, чисто интуитивно хочется скрыть информацию о сеансах гипноза. Может быть потому, что он непременно все расскажет отцу, а может, я просто впервые не хочу ему доверять. Зачастую беседы с ним построены по принципу церковной проповеди. Ефимыч задает вопросы, а затем сам же начинает давать на них подобные разъяснения. Словно излагает прописную истину. Единственный верный ответ. У доктора Смирновой в корне другой подход. Она считает своим долгом просто подвести меня к интересующим вопросам и помочь самостоятельно отыскать на них ответы.

Перекидываюсь с ним еще немного общими фразами, чтобы не вызвать подозрений. Спокойно прощаюсь и еду в военную часть, пропуск в которую теперь всегда ношу с собой.

Доктор Смирнова уже меня ждет.

Глава 45.

« - Так-так-так, - вкрадчиво прозвучал мужской голос, - Кто это у нас тут?

Как только глаза привыкли к свету, мы смогли различить очертания представшего перед нами мужчины. И если тогда, в далеком детстве, в этот самый страшный миг мерзкие ползучие мурашки пронзали тело от того, что он был мне незнаком, то сейчас все те же ощущения проходят сквозь меня от того, что я хорошо знаю стоящего передо мной человека.

Что тогда, что сейчас, мужчина кажется в одной поре. С таким же добродушным улыбчивым лицом, обманчиво лучистые глаза которого теперь видятся хищными,  с тем же вкрадчиво-монотонным голосом, наделенным старческой хрипотцой, сухими морщинистыми руками, кое-где покрытыми коричневыми пигментными пятнами, в своем неизменном белом халате.

Анатолий Ефимович.

- Как же вы попали сюда, детишки? – спрашивал он, но мы лишь хлопали раскрытыми от ужаса глазами и молчали, предчувствуя скорую неминуемую беду.

Позади старика маячил и мычал что-то невнятное Герасим. Он активно махал руками, и только сейчас взрослым сознанием я понял, что дурачок использует язык жестов. Ефимыч изредка поглядывал на него, легко считывая информацию, а отвечал уже словами.

- Вижу, что дети, сынок. Не слепой. Адская ночка предстоит. Но рано или поздно этого стоило ожидать. Они и так раз за разом становились все моложе и моложе…. Что? Эти сами пришли, говоришь?

- Мммм! Мгуу… - надрывался Герасим.

- Ну почему ж ни в чем не виноваты?… Хорошие дети в это время где должны быть? Правильно, в постели, - голосом проповедника вещает врач,- Так ведь, шпана?

Мы с Гелей молчим, неловко переглядываясь друг с другом.

- Тааак, - отвечает сам себе Ефимыч. – А вы что тут забыли? Зачем нелегкая принесла? Отвечайте!

- Мы за Настей пришли! И без нее никуда не уйдем! – твердым голосом заявил я.

- За На-а-а-стей? А ты кто такой, мальчик?

- Я Егор Королев! И я требую, чтобы вы немедленно отпустили мою сестру!

Старик ехидно рассмеялся. Мерзко так. Унизительно. Потому как очень уж нелепыми ему показались мои яростные заявления.

- Королев, говоришь… А ты кто, юная леди?

- Геля Воробьева! Отпустите Настю или пожалеете!

Казалось, после слов моей маленькой, но боевой спутницы, Ефимычу стало вдвойне веселее. Нет, не так. Вдвойне смешнее.

- О, как! Слышь, Герасим?! Королев и Воробьева! Все геройские звездочки в сборе!