Страница 6 из 29
Да, Могрул взял из племени только одного, но девчонка всё равно упорно приходит и суёт любопытный нос на каждом уроке. Даже когда он уходит глубоко в сети пещер или на поверхность, каким-то образом она всегда находит Шукула. В конечном итоге Могрул, не переставая ворчать и отталкивать её посохом, все-таки мирится с присутствием «лишнего» ребёнка и негласно позволяет крутиться рядом. Вскоре он понимает, что Шелур ловит каждое слово и, что важнее всего, безоговорочно верит ему, в отличие от Шукула, которому хочется опровергнуть каждый факт, да и на некоторые проверочные вопросы она порой отвечает куда проворнее. С такой прилежностью из неё получится отменный зельевар.
Батур права: такую связь, как у близнецов, нельзя разрушить; есть в том нечто загадочное, будто душу поделили два разных существа. Сложно удержаться от наблюдений за ними и преследующими их на каждом шагу странностями, когда шрамы чертят кожу, точно в отражении, а мысли опережают действия другого — как телепатия.
Однако дело ведь молодое; это пока они неразлучны, но уже через несколько лет Шелур заберут старшие женщины для обучения, там она будет занята, скинет детскую кожу и забудет эти глупости, как и брат. Могрулу остаётся только ждать. Когда они вырастут и покажут, на что способны, их примет какой-нибудь клан, а пока — это только два полуорчонка с простыми именами, у которых нет ничего, кроме друг друга.
Пока дети снова играют после уборки, оставив учителя наедине со своими мыслями, стиркой да отбеливанием перчаток. Шелур не выпускает из пальцев своё единственное украшение — красную бусину на потемневшей веревочке. Обычно она говорит, что это подарок от мамы, но скорее Батур постаралась — любят эти жрицы обвешиваться чем попало. Для Могрула это хороший знак, раз Шелур уже интересуется — хоть через украшения — традициями Великой Матери. Не место детям в храме Гниющего — тем более девочке — если есть выбор. Много лет назад он был точно таким же, говорит себе Могрул, только никакой клан так в итоге и не принял хилого, недоношенного орчонка — только бог гниения и личинок.
Не самая лучшая участь для молодых и здоровых детей, но выбора у них нет. Правда, слушая раскатистый смех, подхваченный эхом, трудно поверить, что они здесь несчастны.
С самого утра нет времени на воспоминания — кто-то всё же отужинал протухшей дичью и слёг с отравлением. Если и есть на свете лекарство от беспросветной глупости, то открыть его предстоит тяжким трудом и точно не в орочьих пещерах, а пока что придётся бороться с последствиями, как обычно.
Батур не приходит в привычный час, и поначалу это кажется странным, даже тревожным знаком. Отвлекаясь, Могрул оборачивается на столб света, чтобы узнать время, но затем вспоминает совместную ревизию и то, как она прятала взгляд, когда они стояли вместе. Кто знает, о чём шепчутся в племени? Быть может, старшие жрицы Лутик наконец-то запретили Батур видеться с ним?
Одно точно: чем старше он становится, тем больше сентиментальных мыслей приходит в голову — глупых, пустых и определенно опасных. Её общество стало чем-то большим, чем визитами вежливости, уже давно, но лишь сейчас, без привычного присутствия Батур, ощущение пустоты дышит холодом могилы. У Могрула точно такое же одинокое пристанище.
Рациональная, преобладающая часть разума подсказывает, что ни одна острая зависимость не доводит до добра, всё это самообман. Морщинистые руки с пигментной россыпью скрывают белые перчатки, и Могрул не знает ощущения лучше. Холод кожи отрезвляет и мгновенно возвращает к больному орку. Как ни крути, жизнь жреца — в работе при храме, а не в иллюзиях о том, что могло бы быть.
Впрочем, лишние мысли появляются лишь в определённые периоды, которые легко предсказать — например, когда он ужинает в одиночестве. С больными же такой такой муки быть не может в принципе. Весь его мир концентрируется на луже свежей блевотины — и наверное, так даже лучше. Резкий запах бьёт по носу, и нет никого, кто вытер бы пол за него. Могрул вздыхает — всё-таки у привязанностей есть очевидный плюс: безвозмездная эксплуатация.
Когда приходит третий заболевший орк с теми же симптомами, Могрул серьёзно задумывается о естественном вымирании самых глупых и неприспособленных, но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. К появлению Батур — ближе к вечеру — он уже сочиняет целую тираду, однако вытянувшееся, побледневшее лицо и тревожный взгляд всё меняют. Она отходит в сторону, освобождая путь в храм ещё нескольким оркам: кого-то несут, но большинство идёт самостоятельно. Такой расклад ещё можно принять за обнадёживающий по меркам эпидемии — а это была она, без сомнений, — однако нехорошее предчувствие мерзким червём вьётся где-то от грудины до глотки, и Могрул сам чувствует приступ тошноты.
— Вы ведь обработали дичь? — слова слетали без его ведома — глухие, тихие. Кажется, что нарушая тишину храма, он привлекает беду.
Батур медленно кивает и молчит, будто тоже чувствует окутывающую, плотную тень неизбежных перемен. Ещё далеко до паники, но старые и более опытные жрецы уже различают характерные тревожные знаки. Не сговариваясь, они приступают к работе, как бывало уже ранее; Батур зовёт всех свободных сестёр в помощь больным и одинокому Могрулу, от которого теперь зависит их выживание.
Уже не до секретов — запах болезни разлетается быстро, и вот уже соглядатаи вождя Лограма мнутся, точно малые дети, у порога храма Юртруса. Обычно Могрулу в радость глядеть на страх в их глазах, но сейчас он слишком устал, чтобы даже раскрыть рот для лишнего слова. Он будто в трансе; руки сами мешают нужные ингредиенты, а тело по собственной воле тянет в зал к нужному больному.
— Этот отошёл — самый первый, — бросает Батур горько и тайком утирает глаза тыльной стороной ладони. Мантия запачкана, как и её обнажённые руки. Могрулу хочется выругаться, встряхнуть её за плечо и напомнить об осторожности, но вместо этого он командует:
— Пусть его перенесут на стол — я должен посмотреть.
— Вождь к себе требует жреца Белорукого, — упрямо тянет один, не из местных — явно из клана Лограма, — но осекается под уничтожающим взглядом.
К счастью, те, кто в храме помогает с вечера, переносят тело без промедления. Орки кажутся тупой, неуправляемой силой — так оно и есть, по сути, — однако под страхом неведомого быстро прогибаются под властное влияние, чтобы только выжить. В годы кризисов именно жрецы управляют кланами, и вождь наравне со всеми исполняет их приказы — и те, кто проклинал когда-то Могрула, теперь просят о помощи.
— Коли вождь вздумал спасти племя, пусть накажет сжечь всю припрятанную дичь и послать охотников за новой — та точно будет в порядке. Воду даже не трогайте. Я проверю, как только освобожусь. Пошли вон!
Втянув головы в плечи, лишние, бесполезные орки исчезают во тьме тоннелей, словно черви. В храме уже не продохнуть от смрада, да ещё и члены кланов у своих родственников остаются. Он и рад помощи, но больно отвлекают стенающие матери; среди больных появляются дети — а значит, времени в обрез.
Могрул подзывает Батур — единственную, кому он может доверить храм, что вот-вот разорвётся под давлением хаоса; благо шуметь никто не думает, будто тень Юртруса и впрямь нависла над головами.
— Не позволяй трогать воду, — он указывает на каменную чашу у мастерской. — Стой насмерть, даже если умолять будут.
— Я помогу ей, — Согорим мрачен, но сосредоточен; и не скажешь, что недавно сам чуть не отдал богу душу — кажется, его лицом можно разбивать стены, а тот даже не поморщится. Глаза же вновь горят огнём, как перед сражением. Правда, закончилось то поражением, но Могрул всё равно кивает — а был ли выбор?
Нет его и у Батур. Умирающие будто горят изнутри и просят хоть каплю воды, чтобы напитать высушенную глотку, но Могрул и сам пока не знает, где кроется смерть, и не хочет рисковать — потерпят. Чтобы выжить, приходится кому-то быть жестоким.
Орки шарахаются от каменного стола и трупа на нём, и Могрулу никто не мешает работать — разве что только собственные лихорадочные мысли. Догадки, построенные на признаках болезни, не хотят складываться ровно: посеревная кожа и тошнота с кровью точно не имеют ничего общего с отравлением — по крайней мере, трупным ядом. Здесь что-то другое, не менее знакомое, но совсем уж невероятное, поэтому Могрул не сразу принимает правду.