Страница 5 из 29
Могрул чтит мудрость предков и следит за выполнением каждого ритуала упокоения умерших, напоминая племени о чужих ошибках, но самое главное — о ценности жизни. Мертвецы — отличные учителя. Своим ритуальным облачением Могрул повторяет образ самого Юртруса: его тело тоже несовершенно и страдает от различных недугов с самого рождения, но руки несут исцеление и надежду отчаявшимся.
По традиции клан покойного забирает все его вещи, но оставляет взамен напоминание о себе. Обнажённое тело на столе испещрено рисунками, именами и отпечатками рук — несколько совсем маленьких. Могрул касается их через перчатки и всё равно чувствует, как в груди расползается боль, будто ноет старая рана.
В голове некоторое время шумит, пока он режет холодную плоть, но любознательность коллекционера в итоге побеждает, возвращая концентрацию. Причина смерти открывается быстро, отчего даже становится скучно: в кишках застрял кусок кости с острым сколом. Такое часто бывает, когда дичь должным образом не обрабатывается, а орки ленятся часто жевать: тут либо выйдет, либо лихорадку призовёт, либо же бедолага кровью зальётся. Могрул не обязан сообщать причины смерти, если те не угрожают племени, и глупость в число угроз не входит.
Батур с порога бросает на Согорима неодобрительный взгляд и хмурит брови, точно это она была жрицей Юртруса, но Могрул лишь кивает головой, не отрываясь от работы и приглашая её проходить.
— Ты нужен в хранилище, — бросает она, продолжая посматривать на Согорима, прищурив глаза. — Жаркие дни выдались, и запасы нужно проверить.
После изнурительного дня меньше всего ему хочется отправиться на прогулку по пещерам, но, скрепя клыками, он скидывает мантию и устало следует за Батур к выходу — как ей вообще можно отказать? К тому же это его долг — следить за сохранностью пищи и источников воды.
— Ты не можешь остаться здесь один, — говорит Могрул и кивком приглашает выйти вместе с ними. К счастью, Согорим молча повинуется и растворяется в темени одного из тоннелей.
— Мне это не нравится, — бормочет Батур, и уточнения, что именно её беспокоит, не требуются.
Присутствие Согорима вызывает щекотку где-то в затылке и постоянно заставляет нервно озираться, но только для того, чтобы удостовериться в безопасности. Переборов болезнь, бывший вождь очнулся другим, и дело ведь не только в физической слабости — что-то перевернулось с ног на голову в его голове. Пусть ему кажется, что жизнь закончилась, всё же Могрулу жалкий самоубийца в храме не нужен, а тем более — глупец, отринувший дар Юртруса.
Могрул идёт по длинному и узкому коридору, соединяющему «старую» часть пещер с «новыми». Широкий коридор считается общим, а значит, ничьим, поэтому под ногами время от времени похрустывает мелкий мусор; в половине светильников, которые стоят в маленьких, выдолбленных в стене нишах через каждые пятнадцать шагов, давным-давно кончилось масло. Стены покрыты многочисленными рисунками, посвященными в основном подробностям интимной жизни членов клана. Могрул не может удержаться от смешка, обратив вдруг внимание на один из таких рисунков: нанесённый свежей ярко-зелёной краской и хорошо заметный в пятне света, он изображает нового вождя, проводящего время в компании с огром.
Ревизия проходит муторно — и если бы не присутствие Батур, Могрул точно бы на кого-нибудь сорвался. Его водят по бесконечным тоннелям, от одного клана к другому, клонят головы, хотя при других обстоятельствах прокляли бы с порога. Его водят по бесконечным коридорам от одного клана к другому, по кладовым и складам, заполненным тушами разной степени свежести, горшками с прогорклым салом и вяленым мясом. Орки едят почти только мясо, так что проблема сохранности продовольствия стоит как всегда остро. Старательно игнорируя усиливающуюся головную боль, он каждый раз внимательно — в конце концов, это его долг если не перед племенем, то перед божеством — осматривает запасы, суёт нос в корзины, снимает присохшие к кувшинам крышки, тычет пальцем с коротко остриженным ногтем в очередные пятна на туше или мушиные яйца, но в глазах смотрящего на него орка видит лишь желание поскорее выставить его за дверь.
Однако когда они с Батур вдруг встречаются взглядами через плечо очередного пустоголового охотника, на душе разливается если не спокойствие, то какое-то аномальное смирение. Кое-что из запасов действительно попортилось, а что-то ещё можно спасти, поэтому Могрул, не теряя времени, расщедривается на целую лекцию: подсказывает, как обработать покрывшееся плёнкой мясо, а также скрыть неприятный привкус раствора. Батур кажется довольной, что он решил поделиться премудростями кулинарии, но всё же взгляд её то и дело скользит в сторону выхода из хранилища, и Могрул ловит себя на мысли, что так долго они не находились рядом почти целый год.
Домой он возвращается в расстроенных чувствах; грудь чуть сковывает неприятная тянущая боль, столь привычная в последнее время, а потому уже — незначительная. Ноги скорее по привычке доносят его тело до лежака. Конечно, появление Согорима не становится сюрпризом, но Могрул всё же вздрагивает, когда широкоплечая фигура тихо выныривает из теней.
— Кто-то приходил, пока тебя не было.
— Что, не нашёл другой работы, кроме сторожа? — огрызается Могрул, не чувствуя ни тени угрызений совести. Согорим на них и не претендует. Он задумчиво чешет подбородок обломанными ногтями и продолжает:
— Я скрывался в тенях, когда сюда зашла женщина, но она быстро вышла, видно, не застав тебя.
— Кому надо, тот явится вновь, а теперь, будь добр, исчезни и дай выспаться.
Согорим ещё что-то бормочет вслед, но Могрул, конечно, уже не слушает. Всё, чего он желает, — это упасть на лежак и забыться до рассвета. Даже присутствие постороннего перестаёт настойчиво прожигать затылок нехорошими предчувствиями — уж не впервые приходится принимать у себя гостей.
Могрул двигается по следам разрушений, точно разъярённый волкодав, попутно поднимая и возвращая на место всё, что ещё можно спасти. Повязав на лицо кусок ткани и вооружившись лысой метёлкой, он собирает в стороне просыпанные травы, кучки перьев и пыль. Жреческую мантию он не торопится снимать, а руки надёжно спрятаны под перчатками. Совок ощутимо трясётся, когда Могрул глядит на него, а мысли заняты лишь планами о достойном наказании. Хрупкие глиняные сосуды не значат ничего в сравнении с содержимым — пролитым и безнадёжно утерянным.
В который уже раз Могрул убеждается, что храм Гниющего бога — не место для детей, а тем более — не тренировочная площадка для начинающего жреца. Выбор атакующих заклинаний в принципе невелик, но мальчишка как-то умудряется найти для себя подходящее, чтобы покрасоваться перед сестрой.
Могрул повторяет про себя, как заклинание, что сам был ребёнком, но это — дело давнее, а воспоминания причиняют такую боль, что он срывается на близнецов, затем осекается и не может понять, чем они перед ним виноваты. Конечно, он никогда им не признается в глупости, да и не поймут. Могрул для них — сварливый старик, который вечно всем недоволен, и никак иначе. Они вообще верят, что он родился сразу таким.
— Простите, учитель! Накажите меня, не трогайте Шелур! — пищит мальчишка перепуганным птенцом, пряча руки, будто улику, за спиной и чуть отходит в сторону, чтобы укрыть непослушную сестру — инстинктивно, но уверенно. Храбрый поступок, учитывая, что трясётся он, как лист на ветру.
— Естественно, я накажу тебя, Шукул, ведь это ты разбил реагенты! Поровну разделите, как обычно. А ты, — девчонка тут же выглядывает из-за плеча брата, — перестань его подначивать.
Дети перед ним — две половинки целого. Магия, что привлекла при первой встрече, поёт в крови Шукула; он уже напорист, как положено настоящему орку, и задаёт вопросы, которые даже Могрула сбивают с толку. Шелур же — пухленькая, миловидная, скромная, но достаточно уверенная в себе девочка, чтобы постоянно нарушать правила и виться подле брата. Кажется даже, что некоторые важные качества — вроде терпения — они тоже поделили поровну.