Страница 11 из 29
Когда они продвигаются вперёд, не сговариваясь, фигура делает размашистый шаг к воде и вытягивает над ней руку в предупреждающем жесте, гарантируя серьёзность намерений. Могрул уже не сомневается, что яд будет пролит, но раз незнакомец медлит, с ними явно хотят поговорить, что, конечно, знак зловещий, но и многообещающий — значит, придётся торговаться. Как никогда прежде Могрул рад, что позволил Согориму сопровождать его: по части разговоров сам он плох, да и напряжён так, что в любой момент может сорваться на собеседника.
Бывший вождь расправляет плечи, инстинктивно старается казаться больше и внушительнее, чем есть сейчас, однако хромоту скрыть не так просто. Их обоих видят насквозь.
— Какие бы мотивы тебя ни вели, со смерти невинных детей и стариков ты выгоды не получишь. Давай поговорим…
Пока Согорим пытается потянуть время, Могрул принюхивается к гнойному душку, которого в столь чистом, невинном месте просто быть не может, и вздрагивает. Сердце вновь, как было пару лет назад, пропускает удар с осознанием, кто перед ним. Будто прочитав его мысли по выражению на лице, тёмная фигура оживает, чуть наклоняет набок голову, и Могрул, точно получив приглашение, прощупывает ауру.
Душа этого создания — гнойная рана с разорванными краями, будто что-то нарочно не даёт ей покоя. Раньше ему уже доводилось видеть подобное, но тогда сила била по нему безумным потоком, точно из пробитой плотины. Теперь эта рана зарубцевалась, однако всё равно мешает жить спокойно, как и Согориму с его явными физическими недостатками. Чем ближе Могрул подходит, тем яснее чувствует запах разложения, но не тот, что окутывает мёртвые ткани, нет — душа была и жива, и мертва одновременно. Немыслимо!
— Шелур…
Его горький шёпот походит на выдох — впервые тяжесть прожитых лет ложится на плечи так явственно, едва не пригибая к земле, — но женщина в чёрном без труда читает своё имя и оскаливается из-под надвинутого капюшона, точно порождение Баатора. Теперь он видит выпирающие нижние клыки и острый девичий подбородок, доставшийся от матери-рабыни.
— Ты же всегда работаешь один, учитель, — с лёгким укором говорит она, но скорее наигранно. Тон так холоден, что пробирает до костей — Могрул совсем её не узнаёт. — Зря привёл второго.
Согориму больше для атаки и не нужно — такие, как он, ждать смерти не станут, ударят первыми. Могрул же медлит и первые мгновения не знает, что нужно сделать. В голове будто туман расползается, а взгляд задерживается на крошечной лягушке, сидящей в источнике. В два прыжка она покидает опасную зону, когда Согорим выгибается и пронзает воздух на месте, где только что стояла Шелур. Он встаёт между ней и озером, гонит прочь, как всякую нечистую силу. Даже без магических способностей он наверняка чувствует противоестественную дихотомию жизни и смерти, присущую только некромантам — возможно, вспомнил знакомое чувство.
Нежить лезет из-под земли, как Согорим и говорил. Могрул мысленно отвешивает себе подзатыльник за забывчивость — их с самого начала выдавал запах; Шелур лишь отвлекала внимание. Наконец, разозлённый и разочарованный, Могрул вспоминает все жреческие заклинания для отпугивания и разрушения нежити, которыми, впрочем, никогда не пользовался. Первые попытки выходят топорными, он путается и сбивается, когда трупы подходят особенно близко, — скорее из-за нервозности, — но быстро входит во вкус. Юртрусу больше других орочьих богов противна сама мысль о нежизни, и Могрулу хочется верить, что Белая Длань в этот момент ведёт его руки. После стольких лет в храме приходится поработать и стражем равновесия, ведь смерть не любит, когда у неё что-то воруют.
Могрул понимает, что бесполезен как боец — только магия спасает, а у той есть границы возможностей. Шелур прекрасно знает его пределы, поэтому виляет, уворачивается, а затем снимает с пояса изогнутый кинжал — таким бы глотки резать на ритуалах, а не сражаться. Он не может увернуться, а потому отступает за спину Согорима. Тот же рядом с ней — молодой и здоровой, если не считать сочащейся гнилью ментальной раны, — проигрывает в скорости, однако всё равно искусно управляется с копьём. Могрул не сильно разбирается в техниках боя, но очень надеется, что Согорим вынес какие-то выводы из битвы за титул вождя.
Он тяжело дышит и едва держится на ногах. Всё, что может сделать жрец на месте Могрула, это поддерживать целительными заклинаниями. Лишь чудом он успевает кинуть спасительный оберег, когда кинжал распарывает широкую грудь Согорима, затем легко выходит и проникает ещё раз где-то под сердцем. Мелкие тонкие порезы кровят, раскрашивая зелёную кожу в красный, но самая глубокая рана выпускает жизнь за считанные минуты.
Согорим оседает медленно, продолжая сжимать древко копья, а Могрулу остаётся только за счёт выигранного времени направить в Шелур столб пламени, сминая последнюю недобитую нежить. Укрыться от этого заклинания непросто; защита лопается, как мыльный пузырь, и божественная сила пополам с огненной выжигает на Шелур новую отметину. В тот же миг Могрула будто паралич берёт, он сожалеет, что причиняет ей боль; хочется думать, что она не оставляет иного выбора, когда вонь от палёной кожи и волос разъедает ноздри. Слёзы проступают уж точно из-за едкого запаха.
Шелур отскакивает и бьёт чем-то в грудь, отталкивая, скорее инстинктивно — для сильного заклинания нужна концентрация и железная воля, когда руки опалены и двигаются только из-за прилива адреналина, — и наконец разжимает кулак над лазуритовой гладью. Не дыша, Могрул может только наблюдать, как всплывают кверху брюхом мелкие рыбёшки.
Он вскидывает посох, готовясь нанести очередной удар; убить её теперь легче, когда вина доказана, а ярость прожигает желчью каждую мышцу, призывая к действиям, но Шелур не позволяет и шага ступить. Его обволакивает липкая, мерзостная сила Темного Плетения, вынуждая склониться рядом с Согоримом. В руке у Шелур что-то блестит, похожее на кусок серебра, но таких артефактов Могрулу не доводилось встречать.
— Я не буду убивать тебя, учитель. Кто-то должен рассказать о том, что ты видел.
Она оставляет обдумывать свои слова, ибо видел он слишком многое и молчал слишком часто, чтобы теперь взреветь от бессильной ярости.
Раны Согорима затягиваются благодаря оберегу, кровь останавливается, а мелкие порезы от кинжала и вовсе исчезают. Теперь, думает Могрул, они оба так накрепко повязаны и разделёнными тайнами, и долгом жизни, что не расплетёшь клубок без усилий. Кряхтя, они поднимаются на ноги и оглядываются: прекрасный источник отныне осквернён гнилью. Тёмные силы оркам родня, однако эта даже Могрулу, известному коллекционеру, кажется отвратительной, она въедается в землю и уничтожает жизнь, без которой ни света, ни тьмы существовать не может, и аура Шелур вся сочится ею, точно ядовитым соком.
— Я не верю в совпадения, не знаю, как ты, — говорит Согорим, с мрачным видом пялясь на упокоенную нежить. — Это всё она наворотила, с самого начала. И вы оба, кажется, хорошо знакомы.
Его взгляд прожигает насквозь, и Могрул в этот раз оставляет за Согоримом право злиться. На его месте он бы тоже требовал ответы и сам не отказался бы от них.
— Я её не учил подобной мерзости. Значит, за ней стоят силы куда более могущественные, чем можно себе представить.
Наконец проливается дождь, точно горькие, крупные слезы, и смывают кровь в озеро. Могрулу не хочется смотреть на это, как и на полуразложившихся мертвецов у берега. Среди них есть и эльфы, и люди, и даже парочка полуорков — явно не из племени, судя по одежде, наверняка наёмники, которым не повезло сгинуть в какой-нибудь канаве. Могрулу противно и думать, что Шелур, его маленькая любознательная девочка, теперь обшаривает могилы и творит богопротивную магию. Возможно, сама убивает и превращает в чудовищ. Тут уже не до расовых различий — подобной участи не пожелаешь даже врагу, хотя ход, безусловно, эффектный.
Похоронить их нет возможности, да и после позорного боя сил не осталось. Согорим спешит обратно, чтобы доложить племени о катастрофе, молчит всю дорогу и копит ярость — не скажешь точно, из-за очередного поражения, уже девчонке, или же неизбежного вымирания. Одно точно: Могрулу предоставлен последний шанс на молчание.