Страница 8 из 21
Она читала вслух книги из перенесённой из церкви библиотеки, пока не саднило горло, а он лежал, почти не шевелясь и лишь изредка что-то остроумно комментируя. Молодой и сильный организм быстро переборол недуг, но так повезло далеко не всем: лёгочная хворь прошлась по Бергольду новым вихрем и унесла ослабевшие жизни. Лир с какой-то отчуждённостью поняла, что устала переживать о смерти; апатия захватила её и утянула в серый омут. Если бы не более приспособленные жители города, она бы давно умерла. После болезни Годрик продолжал сидеть в её комнате допоздна и с отстранённым видом начищал их доспехи, но Лир его не выгоняла, даже когда ложилась спать.
С телом слабел и разум: прочитанное едва укладывалось в памяти, и Лир без стеснения перешла к сказкам, надеясь найти утешение. Впрочем, на страницах разворачивались ужасы, не уступающие реальности: чего стоила история о старике, столкнувшем жену в яму, где жил демон — Лир так и не поняла, в чём мораль обмана и убийства.
Снег не спешил таять, как и имперские посланники не торопились навещать Бергольд. Лир чувствовала, что творилось неладное: возможно, тяжёлая зима отразилась на всех северных землях, и до самой окраины помощь дойдёт не скоро, а значит, придётся полагаться только на себя. Подсчитав запасы снадобий, Лир поняла, что их тоже на всех не хватит, и стала больше уделять времени целительству. Навыки росли, как и количество пациентов.
Волчья стая напала на следопыта, но ему удалось добраться до города — почерневшую ногу пришлось ампутировать. Пока Годрик держал его за плечи, а самый крепкий из ополченцев примерялся топором, на соседней койке без интереса за ними наблюдала сухонькая старушка. Когда нога шлёпнулась на пол, она проследила за той взглядом и осталась сидеть со странным выражением на лице. К ночи кашель у больных усиливался, и один мальчишка не мог остановиться — хрипел, втягивал воздух ртом как утопающий, и Лир помогла ему сесть, облокотиться спиной на себя. Поток жизни тихо струился, хотя должен был бушевать; она коснулась его и почувствовала, что могла отдать немного своего — но тогда рискнула бы убить их обоих: в двух пересохших сосудах не бывает равновесия. Точнее, лишь одно равновесие, к котору придёт любая жизнь…
Лир не помнила, когда пришёл Годрик и, не зная об этом, разорвал нити, мягко обняв её за плечи.
— Моя леди, — тихо сказал он, — вам пора отдохнуть.
Она посмотрела на тихо лежащего ребёнка, не понимая, жив ли он, — жива ли до сих пор сама? — и позволила себя проводить. В голове было пусто, словно цветущий сад заволокло снегом. Её усадили на кровать; холодные пальцы коснулись щёк, шеи, прощупали запястья и растёрли ладони. Лир опустила взгляд и увидела, насколько тонкой казалась обтянутая кожей кость — Годрик мог обхватить её двумя пальцами.
— Моя леди… — повторял он с теплотой, которой Лир давно не помнила; его голос разливался в груди солнечным светом — так улыбался ей Ламберт, пытавшийся подбодрить в час скорби, когда умер во младенчестве её младший брат; так он провожал её в последний день. По крайней мере, Лир хотелось так думать.
О, Всевышний, почему её рыцарь не пришёл на помощь?
— Какой нынче день? — рассеянно пробормотала она, отчего-то решив, что уже выспалась, а Годрик пришёл забрать её перед обходом. Он грустно улыбнулся и лишь крепче обхватил её маленькие ладони. Теперь под его пристальным взглядом тепло спускалось ниже и оседало между бёдер. Лир невольно поёрзала.
— Хотите вспомнить, когда последний раз ели? — он вздохнул, не получив ответа, поцеловал её руку и заговорил — тихо, обжигая дыханием кожу: — Моя леди, вы не исправите неизбежное, погубив себя. Люди нуждаются в вашем свете. Только вам по силам трудные решения. Я просто не позволю вам умереть! Если придётся, будете пить мою кровь… и не смейтесь!
Лир покачала головой, не в силах донести, что же именно её позабавило. Знал бы он, сколько света на самом деле осталось — и был ли он когда-либо? Возможно, это по её вине Бергольд падёт — пока Всевышний не получит в жертву еретичку. Глупость, конечно, — какое Ему дело до неё? — но внутреннее чутьё подсказывало, что легче выйти за ворота и упасть в снегу посреди мёртвого поля, чем заслужить прощение…
Однако Годрик смотрел на Лир снизу вверх, стоя на одном колене, кристально чистым взглядом, не готовым принять истину, отличную от его выдумки. Он — её триумф и главная ошибка — понятия не имел, насколько крепко повязан на самом деле. Лир коснулась его небритой щеки, провела кончиками пальцев под линией чуть раскрытых тонких губ и сама невольно облизнулась, заметив изменения в его взгляде. Кровь обдала сердце жаром.
Лир чуть наклонилась, и Годрик, расценив это как согласие, быстро поцеловал её — коротко, словно пробуя на вкус, — а затем по-хозяйски обхватил талию, приподнялся с колена и навис сверху. Пламя в его голубых глазах чуть отступило — вернулся её прежний замкнутый рыцарь.
— Моя леди, вы не…
Лир понятия не имела, что он пытался спросить или сказать, и просто кивала, разрешая всё на свете — лишь бы избежать разговоров о внутреннем свете и храбрости. Пока Годрик избавлялся от слоёв одежды, её мысли были заняты далеко не страстным порывом: перед глазами всплывали образы погребальных костров, вьюги, крови на сене; слышались прощальные слова матери — что ж, по крайней мере, истощённое тело не сможет зачать в таком состоянии.
Щетина неприятно царапала растрескавшуюся кожу вокруг губ; от них обоих пахло немытым телом, зельями и кислым лазаретным душком близкой смерти. Пальцы едва слушались и не справлялись с пуговицами, но Годрик пришёл на помощь и целовал, словно в извинение, за каждую снятую вещь. Наконец Лир упала обнажённой спиной на шкуры, словно варварская шаманка, но та ходила бы полуголой всю свою жизнь и не стеснялась внимания. Годрик же словно пожирал Лир взглядом — и когда ласкал кожу, прикусывая грудь, пугал на самом деле. В памяти тут же вспыхнул образ зомби, которому она отрубила исклёванную птицами голову.
К счастью, Годрику не хватало терпения или сил на долгие ласки, и когда он навис сверху, лицом к лицу, Лир с готовностью обхватила его бёдра ногами, позволила войти в себя и, чуть откинувшись, прикрыла глаза. Однако нарастающего жара не хватало, чтобы выжечь притаившуюся гниль. Лир старалась то отвлечься, то сконцентрироваться на недостаточно быстрых движениях внутри, подначивала Годрика, впиваясь ногтями в исхудавшие бока и чувствуя под пальцами выпирающие рёбра; кожа отдавала желтизной, но главное — на ней остались шрамы от смертельных ран.
Лир коснулась самого широкого розового рубца и наконец что-то почувствовала — как сладко трепетала плоть. Годрик громко застонал в унисон и выпрямился, чтобы видеть её во всём несовершенстве, приподнял бёдра и ухватился под коленями. Уставившись в потолок, Лир видела застывшую маску смерти — перекошенное лицо солдата, чьего имени она не запомнила, серую кожу с бороздой морщин, вздувшиеся вены и сведённые судорогой мышцы… Она вскрикнула, когда Годрик вошёл так глубоко и резко, что выбил из глаз слёзы.
— Вам больно? Простите…
Лир молча приподнялась на локтях и прильнула губами к длинному шраму от косого удара алебарды. Она помнила, как кровь струилась по груди, окропляя простыни; как теплилась его жизнь в её руках через нити. Словно увидев то же, Годрик судорожно выдохнул, положил ладонь ей на затылок и нерешительно пропустил пальцы под тугой пучок. Боль словно отрезвляла с каждым рывком, ступни успели окоченеть; её лоно почти высохло, когда всё резко кончилось: Годрик опёрся на руку и содрогнулся, глядя вниз, где они соединялись.
Холод накинулся на обнажённую кожу, и Лир поспешила завернуться в сшитые в одеяло шкуры; между ног неприятно холодила влага, и сил не осталось, чтобы как-то это исправить. Годрик выглядел опустошённым и потерянным, словно, как и Лир, успел пожалеть о содеянном. Сквозь морок нахлынувшего сна она почувствовала его заботливые прикосновения, до смешного целомудренный поцелуй в щёку, а затем он просто ушёл, когда собрал вещи.