Основание

– Нет, время, – жестко оборвал его отец. – Самое время. Повторяю, тебе нельзя было пока входить в тот дом.

Роберт лишь неуверенно приподнял руки.

– Но почему? – тихо, боясь очередной бури, спросил он. – Ты же строишь его именно для меня? Для моей семьи.

– Все верно, – сэр Джон протянул руку и, словно заливая невидимый огонь внутри себя, вылил содержимое рюмки прямо в пищевод. По уму, надо было бы дать обжиться в глотке добротному настою, томившемуся долгое время в дубовой бочке, привыкнуть к нему, чтобы благодатное тепло и успокоение медленно и равномерно разлились по его измученной жизнью утробе, но время не терпело! Оно требовало все незамедлительно расставить по своим местам. – Дом твой, – подтвердил сэр рыцарь.

– Так в чем же тогда дело? Что, просто не вышло сюрприза? Но ты ведь сам мне говорил…

– Стоп! – чуть повысил голос отец, но не настолько, чтобы снова скатиться до скандала. – Вспомни, сынок, пожалуйста, что я тебе тогда говорил?

– Какое это имеет значение?

– Имеет, – настаивал старый Сэквелл, – еще как имеет. Для того, чтобы окончательно разобраться во всем, нужно, чтобы ты точно вспомнил все мои слова.

– Точно? – удивился Роберт. – Как я могу вспомнить их точно, отец? Прошло столько времени!

– Хорошо, – ослабил хватку старик, – можно и не слово в слово, но мне важно знать, насколько ты уловил тогда внушаемую мной мысль? От этого напрямую зависит степень твоей вины в нынешних страданиях Изабеллы.

– Моей? – изумился уязвленный отпрыск, начавший подозревать, что его отец решил свалить на него свою часть вины. – В чем тут моя вина, отец? В том, что я поступил, наверное, как ребенок? Но разве это стоит подобной травли?

– Роберт, сынок, – терпеливо прервал его излияния сэр Джон, – вспомни, как именно я просил тебя не соваться в тот дом и что при этом говорил. Поверь, это важно.

Видя, что, казалось бы, наконец начавшийся и так долго ожидаемый разговор с отцом по душам снова откладывается, Роб лишь обреченно вздохнул и ответил:

– Что-то вроде того, что, если я на самом деле желаю добра и процветания своей семье, я не должен смотреть на этот дом даже со стороны.

– Точнее, – настаивал сэр рыцарь.

– Куда уже точнее? – возмутился сын, чья память с трудом отыскивала в своих лабиринтах даже тот злополучный день, не то что запрещающие слова отца. – Ты, кажется, говорил что-то о том, что, если я на самом деле желаю здоровья моей супруге, будущему ребенку и понимания между всеми нами, а также достатка и процветания моей семье, я не должен видеть этого дома даже издалека, верно?

– Доподлинно верно, – подтвердил старый Сэквелл.

Сэр Джон тяжело поднялся. Его сильные, более полувека дружившие с оружием руки едва заметно дрожали. Он убавил свет в начинавшей чадить лампе и неуверенно подошел к сыну.

– Роберт, ты и я – мы принадлежим к известному роду. Все, чем владели наши предки и владею я, скоро станет твоим. Все! Включая и то, что хранится в моей голове, хранится за клятвенными печатями, в окованных сундуках, запертых на замки словом чести.

То, о чем тебе предстоит узнать… оно само по себе – запрет, и о нем может быть известно только тебе и еще не более чем сотне близких тебе по духу людей, тесно связанных между собой этой тайной, великой тайной. Тайна – это и есть основание всего сущего. Но и наоборот: достаточно знать хоть малую крупицу этой главной тайны, и ты способен будешь знать основание всего вокруг, управлять всем, поскольку малое отображается в большом, а большое в малом.

Но любой, слышишь, любой, кто неосторожно уронил на пол хоть капельку из этой бесценной амфоры, должен немедленно умереть, причем не один. С ним должен уйти и тот, кто был в тот момент в комнате, кто был в доме, кто живет в трех кварталах рядом и даже не имеет понятия о том, что ты живешь на свете, – на то она и великая тайна, Роберт, именно потому она и Великая. Все вокруг просто не могут обладать Этим.

С этой Тайной нельзя родиться, поскольку сотворено это не Богом: Бог создал само Основание, а Она выделена из Основания человеком. Мало быть готовым воспринять ее, в куда большей степени нужно быть готовым посвятить в нее кого-то, кому это должно знать. Смерть ждет даже наших родных, если кто-либо из них случайно или намеренно проникнет за наши замки чести, что висят на тех самых окованных сундуках, хранящих тайну. И иначе нельзя, сын. Капля, упавшая из амфоры, равна для всех, поэтому, если ты хоть немного дорожишь близкими людьми, не давай им ни малейшего повода думать об этом.

Тебе трудно все это понять, пока трудно. Можешь себе представить, но я только теперь стал догадываться, как же долго мой отец готовил меня к посвящению и насколько же я тогда был глуп! Должен тебе признаться… – в уголках старческих глаз стали собираться слезы, – что и я в свое время совершил точно такую же ошибку. Отец строил этот дом, мой дом, и я… не удержался.

У Роберта похолодело сердце. Он буравил отца взглядом, а несчастный, ставший вдруг немощным старик только плакал.

– …мне тогда, – горько всхлипывал сэр Джон, – через три года у меня… умерла первая жена и вслед за ней в течение десяти лет еще и три сына. Через пятнадцать лет я было подумал, что проклятие, о котором меня предупреждал отец, уже не действует. Как раз тогда твоя мать и я полюбили друг друга, а вскоре и поженились. Но, – старик громко сглотнул, – в ночь, когда ты родился, твоя мать умерла… Пойми! Если соблюсти ритуал, безбедность существования семьи, рода будет гарантирована на целые века! Стоит только запустить это тайное действо, и остановить его уже будет невозможно. Ритуал всегда должен быть закончен. Потому я и строил этот дом втайне от тебя, Роберт! Потому и запрещал тебе даже смотреть в ту сторону!

– Н-но, – заикаясь от переживаний, горестно простонал Сэквелл-младший, – если бы ты рассказал мне раньше, о братьях, о первой жене, если бы ты объяснил, почему мне нельзя…

– Как же ты не поймешь?! – взвыл, поднимая испещренное морщинами лицо к потолку, сэр Джон, – все это тоже часть ритуала! Ты ничего не должен был знать!

Наступила тишина. Сердце Роберта вдруг стало больно колотить в грудь, словно пытаясь прорваться сквозь преграду и вырваться на свободу. Словно крошечный кулачок его рождающегося сына, тычущий в холодеющую плоть матери, ставшую ребенку пленом и поглотившую его первый крик. Словно окровавленный кулак, бессильно колотящий в глухую каменную кладку странной ниши в том доме, который должен был вместить огромное счастье, а стал причиной горестного безумия.

Теперь пришло время и Роберту быть посвященным, и так же, как его отец, как дед, как доктор Холл, как безумные мертвецы, добровольно заточенные в каменных гробницах, как все они, – стать частью этой огромной безпощадной тайны и вечным сосудом, где будет она храниться.

Глава 7

Они остановились на ночлег в пригороде Риги, в маленьком нежилом доме возле дороги, по договоренности переданном в пользование хозяину близлежащего жилья. Этот краснолицый усатый человек не отличался разговорчивостью, плату брал вперед и ставил непременным условием кормежку постояльцев через дорогу, у себя дома.

Постояльцев было немного, и это не удивило Свода. Чаще всего путники останавливались на шумных постоялых дворах, где было тепло, многолюдно, а значит, относительно безопасно.

Но Ласт Пранк не искал шумных мест, а потому, уплатив цену, равную стоимости ночлега в самой Риге, поставил краснолицего усача перед фактом, что трапезничать они будут в снятом ими доме, а утром уйдут когда захотят. Пусть-де хозяин поторопится и как можно скорее соберет им и ужин, и завтрак. Усач, пересчитав деньги, кивнул и лишь попросил, чтобы цена за ночлег осталась в тайне от его соседей.

Изнемогая от голода, Свод отправил своего верного спутника за провиантом, а сам улегся на скрипучую деревянную кровать у печи, надеясь подремать. Нужно сказать, что это ему удалось, хотя навязчивые гастрономические фантазии, превращаясь в кошмары, не раз заставляли его вздрагивать. Однако дом согревался, потрескивали поленья в печи, метались по потолку тени от огня светильника, и в душе усталого путника вдруг наступило такое умиротворение, что спохватился он только в момент, когда груженный провиантом Казик открыл дверь. Свод, поднимаясь с кровати, посмотрел в окно. Наступала ночь.