Год Майских Жуков

Помните, при первой нашей встрече я вам показал марку одного английского губернатора с острова Борнео. Так вот, сходство между этим англичанином и Германским просто поразительное.

Из жизни ушёл великий маг, с кем меня по чистой прихоти свела судьба. Трудно было найти личность душевно более открытую и чистую, чем Германский. И если он иногда попадал впросак, то главным образом за счёт двух крайностей: от несварения желудка и лихости ума. Но об этом я расскажу когда-нибудь в более подходящую минуту.

Марик молчал, не зная, нужно ли сохранять невозмутимый вид, или улыбнуться этой, как он посчитал, неуместной шутке насчёт несварения.

– Не удивляйтесь, – продолжил Миха. – Я читаю некое смущение у вас в глазах. Даже великие люди страдают вполне земными проблемами.

Возможно, у полководца Кутузова был понос перед Бородинским сражением. Никто не знает. Летописцы молчат. Боятся прилепить птичью кляксу иронии к бронзе. А жизнь сама исправляет гламур легенды – садится голубь-сизарь на голову этого героя и отвешивает всё, что накопилось… А птицы, как вам известно, какают бескорыстно.

Миха посмотрел на Марика с серьезным видом, и только брови неожиданно поднял вверх и тут же стремительно опустил.

– Внутренний мир человека, – это ведь не только его духовные искания, как любят говорить поэты, это и невралгия под сердцем, и бурление в желудке, и стяжка в пояснице. И если вы не примите меры, скажем, не положите компресс или не пукнете – как тогда думать о высоком?

Тут Миха опять сыграл бровями свое аллегро.

Марику очень хотелось засмеяться. Он представил бронзового фельдмаршала, лицо которого даже сквозь бронзу выдавало скрытое желание пукнуть, но дворник сохранял столь серьёзное выражение лица, что смешинка как-то угасла, вернее, затаилась, уступив место осторожному жесту поглаживания носа и, таким образом, он прикрыл ладонью смешливую нотку в уголках губ.

– Наполеону вот приписали насморк, из-за которого он якобы проиграл Ватерлоо, – продолжал Миха. – Допускаю, однако, что на исход сражения повлияло что-нибудь более серьёзное, например нервный тик или какая-нибудь чесотка… Он же в спешке бежал с острова св. Елены, в спешке собирал армию, недосыпал, потерял голос, отдавая команды налево и направо, и конечно, его организм требовал хорошего восьмичасового сна…

– У моей бабушки бывает такой непрерывный насморк, у неё аллергия, – возбужденно произнёс Марик, радуясь возможности внести свою лепту в монолог дворника. – У неё не только из носа течёт, а ещё глаза плачут, не успевает сморкаться…

– А что, возможно, вы правы, – сделав паузу, заметил Миха. – Вероятно, Наполеона одолел какой-нибудь очень сильный аллерген или болотная лихорадка. Вы знаете, что общего между словами Ватерлоо и ватерклозет?

– Вода, – догадался Марик.

– То-то и оно, местность эта в прежние времена была болотистой, организм императора ослаблен, а в ослабшее тело микроб всегда найдёт дорогу. Германский в этом смысле был таким же смертным, как мы все.

Миха сделал два глотка настойки, при этом кадык его дважды подпрыгнул, а скулы напряглись и чуть побелели возле ушей.

– Я был им заворожён сразу, как только увидел его. Каждый его «перформанс», так он сам называл свои сценические бурлески, заставлял публику неметь от восторга или взрываться таким шквалом оваций, что стены театров начинали дрожать, будто тоже возбуждались, видя, как этот человек нарушает все мыслимые физические законы, включая земное тяготение, корпускулярно-волновой дуализм и даже правило буравчика; и всё это без особого напряжения, налегке, артистически безукоризненно.

Миха сделал паузу и ещё раз пригубил стопку.

– Позвольте вашу тарелочку. Прежде чем поставить её в раковину, я даю Лёхе слизать остатки. Грудинка, конечно, у него на первом месте, и он вам будет безмерно благодарен, что вы не пожадничали и оставили ему ломтик. Но он и яишней не побрезгует, а вот кинзу игнорирует полностью. В этом смысле вы с ним похожи. Между прочим, в России кинзу в старые времена называли вонючей травкой. А я вот уважаю…

Марик, не желая затруднять хозяина, сам поставил тарелку на пол, и пёс в типичной собачьей манере, не показывая свою зависимость от объедков, сначала принюхался, затем отошёл в сторону, сел на задние лапы, долго чесался за ухом и лишь после этого, вторично обнюхав тарелку, начал вылизывать остатки яичницы, делая вид, что жареная грудинка его не интересует вообще. И лишь вылизав середину тарелки, Алехо взялся за поджарочку. Она похрустывала у него на зубах. Голову он слегка наклонил и глаза полузакрыл, получая максимальное удовольствие от еды, так редко доступной дряхлому кобелю на одной шестой части суши.

Миха взял в руки веточку кинзы и, словно обращаясь к самому себе, сказал:

– Я люблю размышлять над словами, над их происхождением. Поверьте мне Марк, это чертовски интересно. Однажды, размышляя наедине, я подумал, а собственно говоря, откуда пошло само слово «кинза».

Грузины будут вас уверять, что оно грузинского происхождения, а армяне припишут этой травке армянскую историю. Могут в их спор вмешаться и другие народы, в частности, турки. И, пожалуй, турки имеют больше оснований на право первородства слова "кинза". Но об этом мы чуть позже поговорим. Хочу упомянуть одну важную деталь.

Отовариваюсь я разными специями у грузинов на рынке. Они же привозят семена, из которых делаю кориандровую настойку. Там один крестьянин по имени Важа держит специально для меня самые отборные семечки. Именно он посоветовал мне затыкать бутылку газетной пробкой, причём, ни в коем случае не пользовать страницы с официальной пропагандой. Лучше всего, как он считает, оторвать тот кусок газеты, где печатают объявления о похоронах.

– А почему так? – спросил Марик.

Миха взял в руки бутыль, аккуратно нацедил себе ещё полстопки и опрокинул одним махом.

– Объясню вам словами старого грузинского землепашца Важи. Он полагает, что во всей газете только некрологи несут положительную подпитку, поскольку в официозах одно враньё следует за другим, и получается этакий утиный выводок мелкотравчатых врак и сплетен.

Конечно, и некрологи по своей сути лакируют и приукрашают жизнь покойника. Но смерть – такая штука, что даже цензура не может её отменить или подменить. Вы, Марк, ещё молодой человек и о смерти вряд ли думали…

– Я думал. Я часто думаю.

– Часто не надо, но иногда – не вредно. Если вы станете, к примеру, доктором, вам о ней придётся говорить и думать куда чаще…

– Я хочу быть писателем, – выпалил Марик и покраснел.

– Вот откуда Достоевский появился на футбольных воротах! А я вообще-то должен был сразу догадаться. – Миха усмехнулся и посмотрел на Марика с уважением. – Я, если желаете, могу в этом деле вам помочь. Могу стать вашим наставником или, говоря современным языком, вашим личным тренером. Как вы полагаете?

– Да… Было бы з́дорово! – У Марика глаза загорелись.

– Ну, в таком случае, я перестрою свои мысли в согласии с поставленной передо мной задачей. Не спорьте. И я, и вы с этой минуты становимся учениками. Наши учителя невидимы, но они зримо будут присутствовать в наших беседах. Так что забудьте школьную программу обществоведения. Общество не ведает, что творит. Оно хочет всех сделать манекенами, а мы с вами попробуем вдохнуть жизнь в эти куклы; и если у нас хоть что-то получится, то ваши литературные дерзания не пропадут даром. Что вы на это скажете?

– Я бы очень хотел! Миха, если бы записать всё, что вы говорите, можно такой роман сочинить! Вы так интересно всё рассказываете.

– Ну, мы с вами теперь в одной упряжке, так что приключение начинается. За это надо выпить. Хотя внутренний голос мне советует попридержать коней, но сегодня особый случай.

Он налил себе ещё полстопки. И неожиданно задул свечу.

– У меня правило. Пока говорю о человеке, вспоминаю его – свеча горит, его душа как бы бредёт сквозь тьму на этот огонёк, а если я ухожу в сторону, так зачем его душу тревожить. Кстати, я отвлёкся и потерял нить… совершенно вылетело из головы, на чём я остановился?