Страница 9 из 22
Мама сама всегда так говорила.
-Я права, я жизнь прожила. Я знаю, - вот и весь ответ на невысказанное и только мелькнувшее в глазах.
И Леночка опускала голову.
-Я одна с тобой осталась, я все про подлую натуру людей знаю! – говорила та же Людмила Николаевна для профилактики. А потом вдруг становилась мамой и обнимала Леночку, целовала ее крепко-крепко и говорила:
-Ох, горе ты моё! Совсем людей не чуешь! Обидят они тебя…
Так и жили.
И у Леночки не было какого-то неприятного колкого чувства в груди, не было мечты. Она совсем не знала себя. Порою легкая досада ложилась на ее лицо, когда мама с жаром начинала обсуждать с нею свой очередной мелодраматический сериал, который Леночка смотрела потому что не было альтернативы…
Впрочем, даже если пульт оставался в ее ведении, Леночка не знала, что включить. Да и стоит ли?
-Ничего там нет интересного, одни убийцы да маньяки с призраками. Дурь! А здесь правда жизни! – говорила странная смесь Людмилы Николаевны и мамы.
И Леночка смотрела.
Равнодушно она жила. Также равнодушно читала книги. У нее не было интересов. Она не понимала ни Катьку, что ходит на кружок каких-то физико-математических задач, ни Димку, который стал ей противен и еще более непонятен со своей гитарой, ни Светку, что каталась на коньках, ни Петьку, что планировал идти в профессиональную школу атлетики…
Она не понимала никого, не понимала простого «зачем»? и сторонилась всех.
А эти же «все», чувствуя ее неприязнь, в ответ сторонились ее, не понимали и не желали понять. Да и опять же – им это было «зачем»?
***
Была у Людмилы Николаевны еще одна жизненная отдушина. Такая же скучная и однообразная, частая и устоявшаяся – соседка Роза. Именно Роза и без отчества.
Роза – женщина самых неопределенных лет: по рукам тридцать пять, по глазам за пятьдесят, была из той породы женщин, что либо выхватывают во времена своей молодости удачный билет, либо потом поддаются в философские рассуждения о том, что жизнь – лотерея, учат жизни других и всегда снисходительны.
Вот и Роза – в прошлом существо почти интеллигентное, а ныне чуть обрюзгшее, поддержанное множеством кремов из всяких когтей лемура, снисходительно принимала у себя Людмилу Николаевну. Роза относилась к породе философов, верила, что все еще в ее жизни будет, ярко красилась, превращая себя в нечто неживое, и пила…
-Исключительно красное полусладкое вино! – наставительно вещала Роза. – Его пьют все приличные женщины.
Но после вина, или если этого вина вовсе не находилось, Роза легко переходила на домашнюю наливку или водку.
И Людмила Николаевна коротала вечера с нею.
Жили они соседками: друг против друга. Роза еще часто жаловалась, что рано уходящая Людмила Николаевна или ее Леночка будят ее нежный сон.
Однако был и такой момент, когда этот нежный сон не был разбужен даже пожарной сиреной, сработавшей ложно, но оставившей еще одно яркое впечатление.
Но Людмила Николаевна даже не держала в уме мысли напоминать Розе об этом , потому что практически преклонялась перед нею – живой обитательницей всех мелодраматических сюжетов на свете!
Это был вечер, который Людмила Николаевна коротала у Розы. Обычный вечер. Осень. Поздняя. Растекшиеся лужи. Домашняя наливка, огурцы, грибы и помидоры с картошкой. Разговоры о лотерее…
Но мир Людмилы Николаевны рухнул именно там, хотя она узнала об этом гораздо позже.
***
В тот вечер Людмила Николаевна засиделась у Розы. Даже по их привычным меркам. Утром нужно было на работу, благо, пятница и день сокращен, но все же! Надо же на эту работу встать и дойти, прежде, чем в кабинете рухнуть в кресло, а потом долго пить чай вприкуску с сахаром…
Но она засиделась. Спохватилась уже около двух ночи и бросилась в свою квартиру.
А квартира встретила ее холодной темнотой. Изрядно уставшая Людмила Николаевна решила, что Леночка уже спит и решила сделать все приготовления для себя по возможности тихо.
Грацией Людмила Николаевна не обладала еще будучи Людочкой. Три разбитые тарелки, вывернутая с мясом вешалка в ванной и еще парочка сбитых бутыльков…
Благо, Леночка не проснулась.
Утром «Людка» (как называла ее, икая, Роза), стала Людмилой Николаевной и, разумеется, проспав, в спешке убегала уже из квартиры, когда неприятный холодок кольнул ее куда-то под сердцем.
Леночка, должно быть, уже ушла? Но почему не попрощалась? Почему не поела кашу? Где посуда?
Но время заторопило Людмилу Николаевну и она, решив учинить судилище вечером, бросилась из квартиры, случайно сильно щелкнула замком и успела подумать, неловко сбегая по лестницам, что Роза при встрече выскажет ей еще и за это…
***
На работе, конечно, было паршиво. Там всегда было паршиво, а после посиделок с Рзой этот уровень паршивости увеличивался раза в три-четыре.
И она не сразу заметила, что кто-то усиленно звонит ей на телефон. Тяжелой рукой подняла трубку…
Кто-то говорил. Слова…по отдельности понятное каждое слово, но почему вместе эта какая-то нечленораздельная вязь?
И откуда взялась эта муть, не имеющая ничего общего со вчерашней наливкой? И почему так темно и мир сужается до точки? Что за духота обрушивается каменными плитами на грудь и почему…
Почему…
Что именно «почему»? все как будто бы сквозь вату.
Автоматически Людмила Николаевна посмотрела на часы, но не смогла определить по ним время. Когда ей это удалось, она успела подумать, что Леночка уже, должно быть, вернулась из школы и пошла к репетитору по…русскому? Или у нее нет сегодня репетитора? Или…ничего нет?
Слова. Голос…чужой, самый ненавистный на свете.
И все сквозь кровавую пелену.
Людмила Николаевна что-то судорожно кричит в трубку, не замечая ни взглядов посетителей, ни взглядов коллег. Она вырывается из кабинета, из этого мира духоты, под удивленные взгляды и несется куда-то…
Куда-то в этот суженный до точки мир.
Она даже не успевает переобуться из офисных туфель в осенние и туфли промокают насквозь в первой же поздней луже. Она мерзнет, но не фиксирует этого. Она ничего больше не фиксирует.
Ее тело – деревянное и непослушное идет отдельно от ее мыслей. По коридорам. Кто-то встречает ее, представляется, но она не может осмыслить этого. Лишь подтверждает, что именно она Людмила Николаевна, а дальше…
Ослепительная белизна. Больничная? Нет. да. Хуже. Въедающийся в стены, в кожу и мозг запах расплавленной души, нашатыря и узкое девичье тело, накрытое белоснежным (*почему оно такое белое?) полотном.
И сомнений нет.
Это Леночка.
Позже Ревенко Людмиле Николаевне скажут, что ее семнадцатилетняя дочь – Ревенко Елена Александровна, жившая обыкновенно, тихо и равнодушно, возвращалась домой от репетитора по русскому языку, неразумно срезая через дворы, когда какой-то водитель, севший за руль пьяным, не справился с управлением и оборвал ее жизнь…
Испугавшись и протрезвев, водитель, прежде даже не ездивший этой дорогой, не нашел ничего лучше, чем скрыться с места преступления.
Ночью он не спал. Плакал и решил твердо с наступлением утра идти и сдаваться в полицию. В это время Людмила Николаевна, рассуждавшая с Розой о превратностях судьбы очередного сериала, не предполагала, что ее дочь уже никогда не будет дома.
К утру убийца не пришел в полицию. Тело Леночки пролежало недолго. Вызвали сначала скорую, но пока она ехала, пока приехавшая бригада возвестила о том, что здесь уже не поможешь, пока было перемещено тело в морг, пока зарядили разрядившийся Леночкин телефон с целью звонка на единственный забитый контактный номер…