Страница 3 из 16
А вот Четвертый был странным. У него было гибкое сильное и пушистое тело. Он издавал грозный звук, шипел, выгибался. Я заметила острые когти и длинный хвост. Отзывался Четвертый на «Мурзик» и я клясться могу, что этот Мурзик меня видел. Его глаза блестели зеленью, он смотрел прямо на меня в упор и, казалось, не мог решить: стоит ли мне доверять?
Это потом Мурзик сказал мне, что сразу понял, что я добрая, но должен был продемонстрировать силу, так как раньше эти люди были только его, а теперь должны были стать еще и моими, и он не хотел отдавать своих людей в плохие лапы.
Он так и сказал «лапы». Я захихикала. Мурзик попытался обидеться, но я нашла за диваном черный шуршащий пакет и вытащила его украдкой, и Мурзик забыл про обиду и целый вечер развлекался с пакетом, представляя, что это его добыча, а он жуткий хищник.
Света хохотала. Мама сдержанно улыбалась, а Сережа смешно ругался, когда Мурзик его едва-едва не задевал в своей охоте.
Смешные они…
***
Приглядывалась я к ним недолго. Уже на следующее утро показала, что они могут мне довериться. Дело в том, что накануне Мама так долго разбирала вещи, что заснула на диване. Я накрыла ее пледом. Заметила, что она забыла завести будильник, а говорила, что утром ей рано вставать. Я и коснулась ее осторожно, едва заря занялась. Мама вскочила, испуганно огляделась и вздохнула, увидев, что не проспала.
Вообще помощи от меня было им много. Я их так полюбила, что только и успевала крутиться по квартире!
Сережа очень любил, чистя зубы, разбрызгивать ошметки зубной пасты по полу и зеркалу. Мама за это ругалась на него, а Света расстраивалась. Тогда я взяла за привычку убирать осторожно следы. Ругаться они стали меньше.
Мама зато оставляла часто следы помады на кружках и бокалах. За это уже ругался Сережа, у которого была своя привычка: хватать, не глядя, кружу, и наполнять ее. Я убирала и это.
Света норовила все время проспать- она вставала тяжело. Я будила ее, слегка касаясь рукою, она вскакивала, пугаясь, но зато не опаздывала!
Утром я была зеркалом для всех. Каждый, кто подходил к зеркалу, видел не заспанное и распухшее лицо, а красоту и молодость. Когда у Светы пошли прыщики, я бегала от зеркала к зеркалу, чтобы она видела в себе красоту. А не временные пятнышки. Иногда не успевала Света расстраивалась. Расстройство прятала в шоколадках. Но от шоколада у нее стали болеть зубы, поэтому я переложила весь шоколад из одного ящика, на холодильник. Днем было солнце, шоколад потек…
Света расстроилась. Я портила ей так шоколад пару раз. Потом она перешла на фрукты. Вообще, с едой много всякого было.
-Света, достань к моему приходу курицу из морозилки!
-Да, Мама!
Ага…достанет она. Провертится юлою у зеркала, убежит гулять, а я достану. Иначе – мои люди без обеда. А без обеда Сережа злой.
-Разба-алуешь, - тянул Мурзик на очередную курицу из морозилки, вынутую мною, - получит один раз нагоняй, внимательнее будет к обязанностям относиться.
-Да ну тебя, чучело ты лохматое! Я забочусь о них! Мне не сложно.
-Ну, как знаешь, - фыркнул Мурзик и горделиво тронул лапой миску, - может хоть ты меня покормишь?
-Мама вернется и покормит тебя, обжора!
-Я не-ервничаю, - тянул жалобно Мурзик и я лезла покорно в холодильник.
Или вот как с едой бывало:
-Убери суп, а то закиснет.
-Угу! – это уже Сережа.
И, конечно, забудет. Ну не могу же я заставить семью голодать? Хожу, убираю тихо, стараясь не открывать громко дверцу холодильника.
***
Всякое у нас бывало. Плакали мои люди, смеялись. Мурзик говорил мне не вмешиваться. А я так не могу! Мои же люди! Как не вмешаться?
Пододвинешь бутылочку с успокоительным поближе, ненароком закроешь сильно расшумевшегося кого-нибудь на балконе, пока не успокоится…так и жили. Хорошо жили. Гости приходили и тогда мне приходилось быть еще больше настороже – мало ли!
Так однажды один усатый человек полез к Маме на кухне. Обнимать ее начал. Она вырывалась, правда, молча, а я на него полку обрушила. Заступилась. Мама расхохоталась, сказала:
-Не любит тебя квартира, Андрей!
А это не квартира не любит, а мне обидно стало. За Маму, за Сережу, за Свету.
Мурзик вздохнул:
-Дура ты, Домовая! Внимательнее бы была, почуяла, что от него тем же парфюмом пахнет, что и от Мамы.
Тут уже я обиделась и не разговаривала. Долго не разговаривала. Часа три.
***
А потом дом как-то пустеть стал. У Сережи уже не получалось увидеть в зеркале себя молодым, здоровым и худым. Он как-то вмиг обрюзг, разошелся и стал лежать на диване. Мама часто была на работе, а дома – запиралась в своей комнате и сидела там за компьютером.
Света тоже часто стала пропадать. Я ждала ее, хотела видеть, но нет – она не появлялась так, как раньше. Забегала перекусить, а чаще просто взять денег у Сережи и убежать снова. И даже Мурзик стал не таким. Я вытаскивала его любимые пакеты из-за дивана, а он уже не играл так, как прежде и не представлял себя хищником, а пакет жертвой.
-Зачем ты это делаешь?- спросил Мурзик однажды, когда я попыталась почесать ему за ушком.
-Я тебя люблю, ты мой жилец, - это было естественно. Вы – мои жильцы, мои люди. Значит, я забочусь о вас.
-Нам с тобой повезло, - прокряхтел Мурзик, - раньше было не так. Но ты еще молода, Домовая!
И мне защемило сердце. А Мурзик ткнулся головою в мою невидимую руку и сам потерся о ладонь.
***
Потом было совсем несусветное. Были слезы. Света плакала, мама плакала, а Сережа молча и мрачно оглядывал их и не собирался никого утешать. Были скандалы. Мама и Сережа кричали друг на друга и обзывали плохими словами, так, что я даже Мурзику уши закрыла ладонями.
Разбили несколько тарелок, грохнула полка в ванной. Мама вышвыривала вещи из шкафа в чемоданы, грубо распихивала по сумкам.
За сумками пришел усатый Андрей, на которого я уронила полку. Я попыталась уронить на него вешалку – так было обидно за Сережу, который стоял, молча скрестив руки на груди, наблюдая за ними в прихожей, и умирал внутри, но вешалка заклинила, не поддалась.
В тот вечер от Сережи противно пахло чем-то крепким и тошнотворным. Мурзик сказал, что мне не следует знать этого и больше ничего не сказал.
А потом были снова коробки.
***
Я пыталась помешать как могла. Я опрокидывала стулья, ломала выключатели, заклинивала двери, но двое работяг вычищали мою квартиру и забирали вещи МОИХ людей. Света была как камень, а от Сережи снова несло чем-то противным.
Света распоряжалась куда и что нести, а я пыталась понять, когда она вдруг стала такой взрослой и такой решительной. Теперь она была не юла. Теперь это было воплощение мраморной решительности.
Я плакала, но моих слез никто не мог видеть, кроме Мурзика. Я привлекала внимание своих людей бликами и радугой в зеркалах, но они не смотрели в зеркала, смотрели только под ноги. Я пыталась шуметь и не была услышана. Я даже подумала стать видимой, но Мурзик напомнил мне про инструкцию и я молча и бессильно наблюдала за отъездом моих любимых людей.
***
-Пора, - коротко сказал Мурзик. – Бывай, Домовая!
-Эй…- я почесала его за ушком, ему было тяжело, но он доверчиво ткнулся мне головою в ладонь, подставил лапу и отвернулся. Кажется, он был готов заплакать.
А я слез не скрывала. Не от кого было.
Стояла, наблюдая за тем, как выходит, в последний раз, проверяя все ли взято, Света, а Сережа стоит…потерянный, непонимающий.
-Пошли, - грубо сказала Света, перехватывая Мурзика.