Страница 67 из 252
Зарисовка - 21
Моргана как-то в шутку сказала Лее, что если не хочется находиться в данную минуту в какой-то ситуации и осознавать её, то всё, что нужно сделать, представить себя каким-нибудь животным в естественной среде обитания.
-Вот я, к примеру, — делилась Моргана, — на совещаниях Артура, порою, представляю, что я сова. И когда Артур вещает о необходимости подъёма Камелота путём войны, пытаюсь увидеть, как я сажусь ему на голову совой и клюю в глаз…сразу веселее.
Лея посмеялась, но запомнила совет. Сейчас, когда руки короля пытались справиться с крючками на её платье, Лея почему-то вспомнила этот совет и попыталась к нему прибегнуть, но сердце бешено колотилось, когда она думала о судьбе графа Уриена Мори и Лея не могла вообразить себя никем — мысли издевались и проступали всё отчётливее.
Король устал сражаться с многочисленными крючками, создававшими крепкую сетку застёжки на платье девушки, и поэтому грубо рванул ткань. Крючки упали, ткань треснула, Лея зажмурилась…
Это платье вообще когда-то принадлежало Моргане. Она часто отдавала Лее свои вещи, когда уставала натыкаться на них взглядом — пустым и раздражённым, всех это устраивало. Это лучшее платье для служанки, подходило для Леи идеально. Сидело на фигуре словно влитое, оттеняло чуть смуглую кожу белизной кружев. Хорошее платье…было.
Уриен, что же с ним?
Лея механически отвечала — сухо и бездушно на ласки Артура, пытаясь понять, что делать. С одной стороны — вина графа есть, но с другой — и Гвиневра обязана Уриену, и для Морганы он не просто имя. Да и рыцарь заметный, знатный, важный. Потомок древней крови! Хотя, всё проще — Моргана оторвёт какую-нибудь самую ненужную часть Артура в случае, если он решит что-то сделать с Уриеном, Лея делала ставку на голову.
Нет, определённо Уриену ничего не угрожает! Что она, Лея, так боится? Всё будет хорошо с ним! у Артура нет какой-то ненависти к нему, напротив, он должен пожалеть возлюбленного своей сестры. Ведь так?
-Мне не нравится, что ты мыслями не со мной! — раздражённо произнёс Артур, отрываясь от губ Леи. — Мне это не нравится.
-Простите, ваше величество, я смущена…- Лея потупила взор, думая, что, во всяком случае, у Гвиневры сейчас встреча с Ланселотом, хотя бы ей повезло.
Гвиневра выскользнула в свои покои, когда лекарь дал герцогу Кармелиду лекарственное сонное зелье. Мучительно дочери было видеть, как когда-то храброго рыцаря, её отца поят с ложечки темной, дурно пахнущей жидкостью…
Гвиневра пыталась держаться, но слёзы иногда прорывались в её глазах серебряными потоками, разъедающими нежную юную душу. Она твёрдо решила взять отца с собою, заботиться о нём, если Мерлин не сможет его вылечить. Королева хотела поговорить с кем-то, но в то же время не хотела видеть никого, понимая, что для всех она только фигура подле Артура, фигура, которой нужно кланяться, но которую не нужно принимать в расчёт, которую можно пожертвовать в угоду изменчивой судьбе.
Она знала, что к ней придёт Ланселот — ведь Лея обещала ей это. Сама Лея, наверное, уже сейчас с Артуром. Но где же рыцарь? Мучительное время, мучительные минуты!
Шаги? Или послышалось? Нет…шаг. Знакомый шаг! Знакомый стук, знакомый скрип двери…
-Ланселот! — Гвиневра забыла об этикете и приличиях. Если бы сейчас вместе с Ланселотом вошёл бы и сам Артур, она всё равно бросилась бы в объятия рыцаря.
Ланселот обнял её — так хрупко и осторожно, словно она могла умереть от слишком тяжёлого прикосновения. Впрочем, на бледном лице королевы, опухшим от слёз глазам было написано столько боли, что, возможно, так и было.
-Видеть тебя…ты реален…- Гвиневра дышала ему на ухо, шептала, но сама не понимала что говорит. Знала, что это важно, знала, что это нужно сказать, но вряд ли могла осознать. Слова сами вырывались от неё, сами вершили её жизнь.
-Бедная моя, бедная моя, — отвечал Ланселот, не в силах оторваться от хрупкой фигуры королевы, трепетавшей в его руках. Он ощущал себя сильным и обязанным защищать эту странную хрупкость. Такого с ним прежде не было.
Гвиневра оторвалась от него, но не отняла руки от его груди, вглядывалась, словно бы стремилась запомнить его навсегда, словно бы видела в последний раз. И он отвечал ей тем же взглядом, смутно предчувствуя, что не вся боль ещё отражена на лице этой девушки, которая виделась ему священной в полумраке комнаты — маленькой и неожиданно душной для того чувства, что распирало их души.
-Поговори со мной. Побудь…- вымолвила Гвиневра, а может быть, она и не произнесла и слова и это сказали её глаза — бездонные провалы, сотканные болью и осколочным счастьем.
-Я всегда буду рядом. — Ланселот прижал её руку к губам, и потёрся щекой о нежную кожу, неожиданно усмехнулся…
-Что? — заметила она, краснея, но, не отнимая руки от его лица.
-Моргана как-то…нет, — Ланселот смутился сам, — нет, моя несчастная королева, я не скажу тебе этого. Тебе неинтересно это.
Он бережно отвёл руку Гвиневры и прошёл в комнату, налили из серебряного кувшина травяного бодрящего напитка и снова усмехнулся воспоминаниям.
-Расскажи, — попросила Гвиневра, садясь в кресло. — Прошу. Я схожу с ума в тишине ночи. От любви. От боли. От скорби. От предчувствия…расскажи мне что угодно!
-Мы когда ехали с Морганой к Монтгомери, — покорился Ланселот, усаживаясь рядом с Гвиневрой и лаская её волосы, бережно проводя по ним пальцами, раскручивая и закручивая прядки, — начинали весело. Она бросила в меня перчаткой. И сейчас вспомнилось мне это…у тебя такая нежная кожа…
Гвиневра вымученно улыбнулась и спросила:
-Моргана говорила — ты спас ей жизнь?
Ланселот пожал плечами:
-Это…нелёгкий вопрос. Много чего было — путаница, лабиринт событий. У меня был даже бой с ней.
-Ты дрался с беременной женщиной? — охнула Гвиневра, поднимая голову, которую положила на колени Ланселота. — Ты…что?
-Нет, — успокаивающе ответил Ланселот, — драться — это когда два, приблизительно равных противника вступают в битву. Здесь меня чуть не убила хрупкая беременная женщина.
-Из-за чего? — Гвиневра смотрела ясно, и разговор этот был спасением для её измученной души, ведь говоря с Ланселотом, она могла не думать больше о чём-то ещё.
-Кто теперь уже вспомнит? — Ланселот снова начал гладить Гвиневру по волосам. Она тяжело вздохнула, положила голову к нему на колени и вдруг подумала, насколько горькую иронию имеет жизнь. Находясь в доме тяжелобольного отца, зная, что её муж сейчас развлекается с её служанкой, она была счастлива тонкой струной души, чувствуя тепло, исходящее от рук Ланселота и нежности, которую она чувствовала в нём каждой клеточкой своего тела.
-Когда Моргана появилась в замке, я испугалась её…- задумчиво произнесла Гвиневра, прикрывая глаза, чтобы унять начинающуюся головную боль. — Да. Да…
-Я думал, что она ненавидит меня, — признался рыцарь, целуя Гвиневру в лоб. — Бедная моя королева…
-Твоя, — прошептала Гвиневра и из уголков её глаз потекла слезинка. Ланселот прижал её к себе и вдохнул аромат её волос и одежд.
Они сидели так долго, не шевелясь, не говоря…постепенно дыхание Гвиневры выровнялось и Ланселот обнаружил, что его любовь уснула в его объятиях. Бережно он вернул её к себе на колени, не удержавшись — коснулся её лба, и, стараясь не разбудить её, накрыл её покрывалом.
-Бедная моя, сколько тебе пришлось вынести. Сколько ещё придётся, быть может, вынести…
Сидеть в одном положении было утомительно, но Ланселот даже не замечал отекающих ног, пульсирующей боли в шее и голове — ничего не замечал. Весь его мир сосредоточился на том существе, что свернулось в его объятиях — доверчиво и сладко, погрузилось в сон и видело что-то в своих путешествиях по миру грёз.