Страница 4 из 10
Она принадлежала к тому типу женщин, которых косметика делала ярче, но старила на несколько лет – на всех последующих, сделанных в те же минуты снимках, в камеру смотрела шкодливая девчонка. Материнство и истинный возраст выдавали лишь слегка поплывшая талия да чуть-чуть жирка на коленках.
Теперь Катя знала, что на восьмое марта муж приносит Нине в спальню внушительную охапку роз. Что ж… На его месте она заказала бы ей корзину голландских подснежников.
А вот и муж – ушастый, с маленькими, темными, пытливо-недобрыми лазами, еще не старый с больно заумным выражением лица, в этот же день, за столиком в ресторане рядом с успевшей нацепить на себя броню Ниной. Здесь лицо уже подкрашено, плечи оголены, на ней бархатное черное платье и кулончик с изумрудом на тонкой цыплячьей шейке.
Следующие снимки сделаны в середине марта – на них сахарели горы, укрытые голубой глазурью неба. Нина была запечатлена вдалеке, в каком-то скучном серо-желтом лыжном костюме. Вероятно, она хорошо каталась, раз не кривлялась, от нечего делать, перед камерой.
Зато в ресторанах, которые она посетила на этом, судя по меткам над фото, итальянском курорте, она была похожа на милую нарядную кошечку, особенно в своей шерстяной, щедро расшитой жемчугом серой кофточке.
Весь пандемийный апрель и май Нина фотографировала в основном еду, детей, какую-то лохматую улыбчивую собаку и природу.
Пасхальный, усыпанный разноцветным бисером кулич, пестреющие всеми цветами детской акварельной палетки яйца, здоровенная рыба в фольге. В центре накрытого кружевной скатертью круглого стола – красная лампадка и маленькая иконка на подставке – Богородица с Младенцем.
А вот Нинкины детки, мальчик и девочка, сидят за столом. На лицах —безмятежные улыбки, девочка – копия отца, она совсем некрасива, но, окутанная маминой любовью, похоже, об этом вовсе не думает. У очкастого, похожего на Нинку мальчика лет восьми на зубах брекеты.
Судя по хороводу березок и топкой, недавно освободившейся от снега земле на следующем фото, семья жила за городом. Об этом свидетельствовали все последующие снимки – хрупкие почки на тонких тугих ветках, буйство белой и фиолетовой сирени, тюльпан, победно взметнувший свой желтый фонарик над черной рыхлой землей палисадника. И снова лес – тропинка, озаренная утренним светом, речушка, островок первоцветов и мохнатая собака, валяющаяся на изумрудной траве.
Дальше шла бесконечная вереница скриншотов одежды, продающейся на сайтах.
Скромная маечка, на которую положила глаз Нина, стоила треть Катиной зарплаты, а бестолковая бархатная темно-зеленая сумочка на серебристом замке-поцелуйчике – полторы.
Пытаясь представить, какой эта сумочка могла быть на ощупь, Катя закрыла глаза и, растопырив толстые пальцы, провела ими по воздуху.
В конце июля, зацепив и август, Нина с семьей побывала в Сочи.
Бурое море, магнолии, пальмы и снова кабаки – Нина с размывшимся в кадре мужем, Нина без мужа в серии не слишком удачных селфи.
На одной из фоток Нина позировала в бикини. Катя раздвинула пальцами экран – теплый, мягкий, уже загорелый животик Нины настойчиво требовал прикосновений.
Скрипнула дверь, и в сестринскую, тяжело дыша открытым ртом, зашла Блатная.
– Блядство, а не погода, – ворчала она, вынимая из пакета грязную собачью миску.
– Почему без куртки выходишь? Здоровье деть некуда? – Катя покосилась на ее подмокший халат и быстро сунула чужой телефон обратно в карман.
– Дык тепло еще час назад было.
– А три часа назад дык было еще и светло.
Катя встала и начала спешно прибираться на столе.
– Че, на пост-то когда пойдешь? – скинув мокрый халат и оставшись в несвежей, белой, с красной эмблемой спартаковского клуба футболке, санитарка открыла кран и принялась скрести ногтями миску.
– Черт! – хлопнула себя по лбу Катя. – Мне капельницу давно пора снимать.
Выходя из сестринской, она укоризненно бросила Блатной:
– Ты бы хоть в туалете антисанитарию свою намывала.
– Давай, иди уже… Без сопливых скользко, – беззлобно буркнула санитарка.
Вернувшись в девятую палату, Катя застала там безмятежно сопевшую Нину.
Освободив ее руку, неестественно застывшую на подушке, от иглы, Катя, прежде чем выключить свет, постояла над спящей.
Нина, как и все взрослые бабы этого мира, вжилась в свою роль.
Несправедливо кем-то прописанный для многих побывавших и находившихся в этом отделении сценарий отвел ей место в нарядной массовке, что было не так уж мало.
Ей освещали путь надменные огни престижного загородного шоссе, модели ее сумочек вычерчивали заморские кутюрье, ей дарили цветы и украшения, а самое главное – она знала слова заветной песенки, которых почему-то не сообщили Кате.
Катя, стоявшая, как и несчетное количество других на подхвате за кулисами, была лишь той, кто эту сцену обслуживал.
Чем-то неуловимым Нина напомнила Кате одну девчонку из училища – маленькую юркую Диану, или, как все ее звали – Динку.
Она была смешливой и громкой, с такой же узкой, как у Нины, грудной клеткой и открытой, глуповатой, обнажавшей десну улыбкой.
Что бы она ни болтала, это почти всегда вызывало у окружающих беззлобный смех, а говорила Динка много, и редко по делу.
Однажды Катя застала ее в туалете – та горько рыдала у грязного, закрашенного наполовину белой масляной краской окна.
Не зная, как действовать, Катя подошла к Динке и присела рядом на подоконник.
Отсморкавшись в серый клочок туалетной бумаги, девушка уставилась на Катю.
Веки, с выступившими на них тоненькими голубоватыми прожилками, набухли от слез.
Всегда легкая в общении с кем бы то ни было Динка глядела на Катю так, как, должно быть, осужденные смотрят на прокурора. Словно это именно она, обрюхаченная случайным мужиком Катя, олицетворяла все зло мира и была живым доказательством тщетности любых попыток что-либо изменить, тем, кто режет скальпелем крылья и топчет грязным кроссовком мечты.
Текли минуты, казавшиеся Кате растянутыми обнаженными нервами.
Динка, не выдерживая пристального Катиного взгляда, то снова сморкалась, то утирала глаза. Постепенно выражение ее лица стало смягчаться, расправились носогубные складки, приподнялись набрякшие веки и, наконец, рот растянула широкая улыбка.
– Как ты? – кивнула она на Катин конусообразный живот.
– Справляюсь, – ответила Катя.
– Хорошо…Ты молодец. А я решила – оставлять не буду. Без любви семьи нормальной не получится. – В ее голосе звучали поучительные интонации народной свахи с Первого канала.
– А чем тебе ребенок не семья?
– Так я хочу, чтобы все как надо… Как положено.
Скрывая усмешку, Катя привстала.
Надо ли рассказывать Динке, у которой папаша владеет автосервисом, приносящим семье хороший доход, о том, что «как положено», то есть с мужьями-алкашами, живут почти все девки в ее средневековье?
Чем больше водки – тем больше любви – абстрактного, притянутого старушечьей палкой понятия, а на самом деле всего лишь свода нехитрых законов средневекового сосуществования.
Динка, дурында, не понимала, что трудяга-отец выиграл для нее у судьбы в лотерею.
Он мог нанять ее ребенку няньку, мог отправить ее учиться в вуз за деньги.
У Динки были все шансы стать врачом, ее сын или дочь могли бы с гордостью писать сочинения на тему «Моя мама – доктор».
И в этой конструкции вполне можно обойтись без мужика.
Так думала Катя, когда ей было восемнадцать…
Теперь же, глядя на спящую Нину, она понимала: не имея опыта отношений с противоположным полом и с самого начала оказавшись «не в теме» в такой важной для большинства женщин сфере, решать за других легко.
Беременность Динка не сохранила.
Примерно через год она стала встречаться с другом отца, который был старше ее на двадцать лет, и бросила училище.