Страница 1 из 10
Полина Елизарова
Бабы, или Ковидная осень
Катя-медсестра
– Ну-ка, дай сюда свой мобильный! – подскочив к новенькой, только что прооперированной женщине, Катя выцепила из ее пальцев последней модели «трехглазый» айфон.
Двенадцатый – версия этого года (насколько Катя знала от Борьки) – еще не поступил в продажу. Из-за пандемии «яблочники» задерживали его выход до октября. Любые разговоры про айфоны бесили Катю не столько потому, что она не могла себе позволить менять их сыну, тем более каждый год, а потому, что она упорно не понимала: чем это новый, бывший в эксплуатации год или два телефон хуже самого нового.
– Мои же волнуются! – женщина, опираясь о матрас со сбившейся простыней своими тонкими ручонками, неловко пыталась принять вертикальное положение. Больничная рубашка задралась на бедре с красновато-коричневым, распространенным этой осенью крымским загаром. Темно-серые, небольшие и очень выразительные глаза, как у пьяной потаскушки, были подернуты мутноватой после наркоза дымкой.
Впрочем, какая она женщина…
Только по возрасту в паспорте. А так – вертлявая худосочная девчонка с повышенной эмоциональной возбудимостью. Ее привезли в отделение час назад прямо с кресла гинеколога.
Рождающийся узел в шейке матки. Не дошла бы, дурында, сегодня до врача, как пить дать через несколько часов, максимум через день, загремела бы в реанимацию – такое, бывало, заканчивалось и удалением матки.
«Эти стрекозы еще и детей растят», – отметила про себя Катя, до операции не рассмотревшая экстренную пациентку Маргариты Семеновны, а вслух сказала:
– Ничего, поволнуются… – Она сунула чужой мобильный в кармашек своих голубых форменных брюк. – Поспать тебе надо. И не нервничать.
– Какой спать?! Мне домой надо! – явно плохо соображая, взвизгнула пациентка. – Муж из командировки только что прилетел! И дети дома одни… то есть с няней…
– Ты же няню предупредила, что тебя везут на операцию?
– И что с того? Ей сто лет уже! А муж приедет голодный! Мне нужно срочно туда позвонить!
– Туда это куда? – усмехнулась Катя и подкатила к койке штатив для капельницы.
– Домой! – Пациентка окатила ее с ног до головы презрительным взглядом своих хмельных глазенок.
Подобный взгляд был Кате знаком – именно так при первой встрече на нее глядела определенная категория женщин, попавших сюда по блату и поначалу пытавшихся общаться с персоналом как с обслугой.
Катя покосилась на стул с набросанной на него одеждой – расшитая стразами тонкого кашемира кофточка, бархатные брючки, маленькая сумочка от Диора. Все ясно. Живет с богатеньким, живет среди богатеньких, во имя будущих богатеньких. Вот только от болячек деньгами не откупиться.
Катя, еще каких-то сорок минут назад подбривавшая этой тогда еще смертельно напуганной пациентке промежность (обычная процедура перед хирургическим вмешательством), усмехнулась.
– Руку мне дай, – негромко приказала она. – Да расслабь ты ее, не дергайся, а то синяк будет.
Подстриженные под каре темно-каштановые волосы пациентки при каждом повороте вертлявой головы источали тонкий аромат – цветок, похожий на розу, пудра и как будто немного коньяка.
– Да кто вы такая?! Вы не имеете права! Верните телефон!
– После капельницы верну. – Попав ловкими пальцами с первого раза в вену, Катя залепила на руке пациентки с помощью пластыря катетер и взяла с каталки для лекарств бутылочку с препаратом.
– Нет, я сначала позвоню! – упиралась сорокалетняя девчонка. – Это просто беспредел! Верните сейчас же телефон!
Катя набрала в шприц препарат, проткнула иглой крышку бутылочки с физраствором и настроила скорость потока.
– У меня муж голодный… – вдруг захныкала, как пятилетний ребенок, пациентка. Ее глазенки уже глядели умоляюще.
«Ой, отпусти меня, отпусти!» – Катя так и видела перед собой извивающееся на растерзанной кровати гибкое тело. Рот ее лгал, а тело – нет. Тело вовсе не хотело, чтобы тот, кто нарочито медленно приближался к нему, уходил. Тело молило остаться. Подобный тип женщин – вечных не-знаю-чего-хочу девочек, Катя называла про себя «искренними врушками».
– Короче, лежи и не дергайся! Делай что говорю, – почти не разжимая губ, прошипела чертовски уставшая за день Катя. – И скажи спасибо своему ангелу, что все так хорошо обошлось.
– Но они же там с ума сойдут! – привстав на локте и ухватив ее за кисть нежными, наманикюренными ярко-сиреневым пальчиками, умоляла больная.
– Сказала не дергайся! – Катя поправила катетер. – Няня-то эта давно у вас? – смягчила она голос.
– Да-а-а-вно. Она нам родственница.
– Ну, и что тогда кипешуешь? Уж должна твоя родственница догадаться и чем детей покормить, и чем мужа… Женщина она пожилая, мудрая, да?
– Да, – начала сдаваться больная и, прикрыв кулачком свободной руки рот, аппетитно зевнула.
Кате мучительно захотелось прилечь рядом и покемарить хотя бы часок, но впереди ее ждала длинная бессонная ночь.
– Постарайся уснуть.
Сдаваясь, больная прикрыла глаза:
– А телефон?
– Вернусь, сниму капельницу, отдам.
– Обещаете?
– Обещаю. Спи.
– Как вас зовут? – не разлепляя век, спросила пациентка.
Остатки умело нанесенного макияжа успели превратиться в цветную размазню – темно-коричневые и светло-бежевые перламутровые тени неряшливо размазались по верхним векам, стрелки почти стерлись, а тушь на ресницах свалялась в комочки.
На прикроватной тумбочке лежали украшения, которые Катя (о чем она сейчас сквозь усталость с трудом вспомнила) заставила ее снять перед операционной – маленький бриллиантовый крестик белого золота на плоского плетения цепочке и пара колец: одно с бриллиантом, другое – тоненькое, обручальное.
– Катя.
– Без отчества?
– Можно без отчества.
– А я – Нина… Слушай, – забормотала, преодолевая очередной зевок, пациентка. – Если вырублюсь, ответь моим, – по-кошачьи мягко перешла она на «ты». – Скажи, все хорошо. Пароль на телефоне: двенадцать ноль два ноль три.
– День рождения ребенка? – копошась на перекатном хирургическом столике, вяло поинтересовалась Катя.
– День сва-а-дьбы, – уже совсем заплетающимся языком ответила Нина. – Постойте! – окликнула она уже стоявшую в дверях Катю. – Ты… ты только не бросай меня, я тебя хорошо отблагодарю…
Катя уменьшила в палате верхний, потрескивающий в люминесцентной лампе свет, выкатила вперед себя столик и прикрыла дверь.
Выйдя из палаты, бросила взгляд на большие настенные часы.
Такие часы были типичным атрибутом практически любого медучреждения: охолаживающие своим безразличием, круглые, заключенные в толстый черный обод с белым полем и черным же циферблатом. Примерно раз в полгода здешний завхоз, взобравшись на стремянку, менял в них батарейку.
На первых порах в отделении Катя, по необходимости глядя на них по несколько раз за смену, негодовала – кому же это в Министерстве здравоохранения, составляющем и подписывающем бумаги с перечнем необходимого больничного инвентаря, пришло в голову подчеркивать разлуку с семьей и домом, для многих просто невыносимую, такими вот убийственно унылыми часами?
Со временем она стала относиться к ним как к чему-то, хоть и не любимому, но в доску своему. Случалось, притормозив в пустом коридоре, она им подмигивала, грозила кулаком, беззвучно жаловалась, а когда батарейка в часах подыхала, она, кажется, была единственной, кто сообщал об этом завхозу.
Была половина одиннадцатого.
Ей давно уже нужно было позвонить сыну, проверить, дома ли он, и для проформы поинтересоваться, сделал ли он уроки.
Сына Катя не любила.
Возможно потому, что так и не сумела раскрыть в себе полноценную женщину.
«Женщина должна быть скромной и в ожидании», – частенько говорила Кате мать. На ее полном, вульгарно подкрашенном, с лоснящимися щеками и носом лице не отражалось ни одной понятной эмоции.