Страница 7 из 14
Пол на мгновение замер, но тут же продолжил незамысловатое движение, будто ничего не произошло. Я легко погладила сзади его шею, нырнула пальцами в волосы. Мне до одури нравился его одеколон. Горький, древесный. Холодный, как и он сам. Этот аромат нарисовал в моем воображении покрытое инеем промерзшее дерево. Мы двигались в такт музыке, я нежно перебирала пальцами, замечая, как участилось его дыхание. Мои касания не оставляли его равнодушным, и это было добрым знаком. Его ладони стали тяжелее, теперь я чувствовала, что он прижимает меня к себе. Я осмелела, рука нырнула за воротник рубашки. Его взгляд изменился, подернулся поволокой. Пол коснулся щекой моих волос.
Моя смелость либо все погубит, либо исправит.
Я мягко отстранилась, взяла его за руку:
— Идемте со мной.
Я направилась в сторону уборной, чувствуя, что у меня подгибаются колени. Я не знала, насколько далеко хочу зайти, как он все это воспримет. Понимала лишь одно — мы должны оказаться наедине. Мне это необходимо. Мы вошли в богато отделанное помещение, похожее скорее на музей, чем на сортир, автоматическая дверь щелкнула за спиной — нас никто не потревожит. Я заглянула в лицо Фирела и привстала на цыпочки:
— Поцелуйте меня, Пол.
7
Фирел пристально смотрел мне в лицо, молчал и не двигался. Я потянулась, мягко коснулась губами его сомкнутых губ. Сердце колотилось, как пойманная птица. Одно неверное движение — и я проиграла. Впрочем, может, я уже проиграла, и все, что я сделаю дальше, только приблизит меня к неизбежному краху. Пол просто стоял, как истукан. Не отвечал, но и не отстранялся. В учебных симуляторах больше желания и страсти, чем в нем. Если так, зачем он вообще кого-то выбирал? Теперь сказки Кейт казались полнейшим бредом. Я провела языком по его губам, на удивление податливым, с легкостью скользнула по ровным гладким зубам. Едва уловимый запах виски смешивался с древесно-морозным ароматом его одеколона. Фирел не сжал челюсть, не сделал ничего, чтобы мне помешать, будто с насмешкой ждал, желая посмотреть, на что еще я решусь. Я запустила руки под пиджак, поглаживая спину через хлопок рубашки, язык щекотал его нёбо. Я едва держалась на носах туфель, дотягиваясь, цеплялась за него, как за единственную опору. Фирел лишь шумно дышал. Не делал попытки ответить на поцелуй, обнять меня. Он не делал ничего. Чертова статуя. Даже выражение его напряженного и одновременно отрешенного лица мне не удалось прочитать. Он будто все время в чем-то сомневался. Нам преподавали основы физиогномики, психологию… но сейчас я чувствовала себя так, будто все шесть лет меня учили красиво пить чай и играть в пинг-понг. Все летело к чертям. Либо я такая бездарная ученица. Все самые глупые поступки совершаются либо по пьяни, либо в нервном потрясении… Два в одном.
Я поторопилась. Если бы я так не боялась лишиться этого назначения, вела бы себя иначе. Умнее, расчетливее, спокойнее. Так, как и следует. Мне было бы плевать. Миссис Грэп постоянно повторяла, что мы не должны вмешивать чувства. Чувства заставляют делать глупости. Мои чувства были иными: страх, неопределенность, но и они заставляли колотиться сердце, горячили разум. Заставляли делать ошибки. Я вцепилась в Фирела, как в спасительный буек. Его положение гарантировало мне определенную безопасность. Я твердила это себе, как заклинание. Но, может я ошибалась во всем… И да, он мне нравился — не стану отрицать. Даже больше, чем нужно.
Глупый проигрыш… Отвратительный день.
Я опустила руки, отстранилась. Просто смотрела в помутневшие графитные глаза, не понимая, что теперь делать. Возможно, мне нужно уйти, избавить его от каких бы то ни было объяснений. Я не должна обременять его истериками.
Мы оба молчали. Пол поджал влажные губы и смотрел не мигая. Я уже не пыталась прочесть его лицо — теперь это было ни к чему. Долгие и долгие секунды. Я холодела под его взглядом, покрывалась инеем. Сейчас он скажет, что расторгает договор. И все будет кончено. Я опустила голову, шагнула назад, но, в то же мгновение Фирел прижал меня к стене, удерживая за запястья. У меня перехватило дыхание, подкосились ноги. Он склонился, требовательно впился в мои губы. С яростным напором, сминая, вторгаясь в мой рот. Я отвечала с той же яростью, сначала опешив, потом ликуя — он живой. И он хочет меня. О, это не подделать, не сыграть. Он спустился на шею, слегка прикусывая кожу, наконец, освободил мои руки, и я зарылась в его жесткие прямые волосы, прижимала к себе.
Пусть здесь, пусть так — на это уже плевать, не это главное. Все глупые страхи физической близости отправились к черту. Он все же хочет меня. Я млела от его прикосновений, в животе завязался тугой узел. Его горячая рука легла на бедро, задирая платье. Он жадно оглаживал, сминал, проникая под кружево белья. Я целовала так, что заболели губы. Жадно, отчаянно, будто перед смертью. Какое-то время в тишине раздавалось лишь наше шумное дыхание и шорох материи. Я скользнула рукой к его ремню, намереваясь расстегнуть, но Фирел внезапно отстранился, до боли сжал мое запястье и отвел руку. Какое-то время он молча смотрел на меня, словно обвинял, затем одернул пиджак и вышел, ничего не говоря. Лишь хлопнула дверь, будто отрезвив.
Я осталась одна в полном недоумении. Разгоряченная, с бешенным сердцем. Что это было? Слезы подступили внезапно, обильно. Я съехала по стене, обняла колени и рыдала так отчаянно, как не рыдала последние несколько лет. Вновь все катилось к чертям. Я все испортила. Я, наконец, поднялась, подошла к раковине и посмотрела на себя в зеркало: глаза покраснели, тушь размазалась. Я набрала воды в ладонь и плеснула на стекло, в свое отражение:
— Дура. Какая же ты дура!
Я оторвала салфетку, поправила макияж. Губы еще хранили следы страстных поцелуев. Розовые, припухшие. Фирел съел всю помаду. Что я сделала не так? Если бы я знала…
Наконец, я вернулась за пустой стол, накинула горжетку. Не согреться — спрятаться. Сама плеснула в бокал остатки шампанского и залпом допила, таращась в окно на уже знакомую девицу с коктейлем. Похоже, ее компания становится закономерностью. Я снова оказалась брошенной. И если в прошлый раз виновником оказался проклятый тахилец, то сейчас — только я сама.
Я не гожусь для этой работы — всегда знала. И в Центре знали. Низшие баллы по пункту лояльности. Так и не научилась отрекаться от собственного «Я», отделять себя от обязанностей. Но они сочли меня достаточно красивой, чтобы простить такие огрехи. Красота важна. Может, Фирел хочет видеть рядом лишь красивую куклу с хорошими манерами, которая будет его сопровождать? Разве сложно об этом сказать? Унылые приемы, протокольные встречи, компания в одном и том же ресторане, чтобы не слишком скучно было жевать неизменный консервативный стейк из браккской телятины? Но эта версия вдребезги разбивалась о его поцелуи. Или мне так казалось? Я провоцировала его — он отреагировал так, как счел нужным. И то, что каких-то полчаса назад казалось настоящим и неподдельным, теперь представлялось совсем иным.
Дура. Настоящая дура. Плюнуть, пустить на самотек, и будь что будет. Если бы только знать, что мне больше ничего не угрожает. Прошло шесть лет — кому нужна глупая девчонка? Я переоценила свою значимость. Во всем. Дождаться отказа Фирела, подать в отставку — и дело с концом. Устроиться официанткой в вонючую забегаловку, забыть про макияж, каблуки, про то, что кому-то что-то должна. Но одна крошечная незначительная дрянь не давала покоя — он пренебрегал мною, как женщиной. И это обижало до слез. Задевало внутри нечто такое, что вынуждало выпрямиться и принимать этот глупый вызов. Я отчаянно хотела, чтобы он дрогнул. Чтобы пожалел.
8
Я сидела на заднем сидении эркара, глазела через окно в ночную темноту, расцвеченную вывесками, рекламой и фонарями. Я очень давно не видела ночного Каварина. Почти забыла, что он никогда не спит и никогда не замолкает. Вот так бы кататься до утра. Просто любоваться огнями, слушать шум и ни о чем не думать. Но еще больше хотелось съежиться на кровати, закутаться в одеяло и реветь. Некого стыдиться, не перед кем «держать лицо». Я почти забыла, что такое быть самой собой. Привыкла к круглосуточной слежке даже в собственной комнате в Центре — мы должны быть идеальными. Даже в одиночестве. Но в служебной квартире не было камер — я это точно знала. Туда мог прийти партнер, а это уже недопустимое вторжение в личную жизнь. Его жизнь — не мою.