Безнадёжная любовь

Она развернулась и уже сделала несколько шагов к двери, но вдруг услышала за спиной тихое:

— Не уходи.

А может, и не услышала. Может, ей показалось? В шорохе и шелесте, едва уловимо, может, это прозвучало не вслух, а только в ее мыслях? Она замерла, пытаясь понять.

— Куда ты пойдешь? Не уходи. Можешь дуться. Но не уходи. Представь, что ты дома. Ты же никуда бы не ушла из дома, сердилась бы, не сходя с места. Вот и не уходи. А если захочешь, лучше я уйду.

— Боже мой! — Аня глубоко вздохнула и прислонилась к стене. — Как в тебе уживаются цинизм и любовь, бесстрастность и нежность?

Богдан невозмутимо глянул и возразил:

— И не уживаются они вовсе. Все время ссорятся и дерутся. Ты же меня знаешь. Это не мои любовь и нежность. Это все твое. Не было бы тебя, и их бы не было.

3

Никита приехал, как обещал, но, само собой, без особого желания. Не хотелось выслушивать нотации от мамы. Пожалуй, он ей так и скажет. И зачем ее принесло в самый неподходящий момент?

Но первой пришла не мама, первым появился ее знакомый, или друг, или — как его там? Никита представлял, что происходит между ними, но никак не мог выбрать подходящего обозначения.

— Мама дома? — спросил тот.

Нет, еще не пришла, — ответил Никита. Он уже давно не испытывал неприязни при виде Богдана.

— Странно, — произнес тот, и Никита изумленно отметил, как внезапно напрягся обычно мягкий голос. Но в ненароком пойманном взгляде не обнаружилось ни недовольство, ни разочарования. А что-то такое… такое…

Ну да. Ревность.

Надо же!

— А вы ей позвоните, — предложил Никита гостю, снисходительно и сочувственно одновременно.

Тот отрицательно качнул головой.

— Лучше я ее подожду?

— Как хотите.

Никита, быстро потеряв к собеседнику интерес, равнодушно прошел в комнату, включил телевизор, уселся на диван. Ничего нет хуже ожидания неприятностей.

Гость устроился рядом, и Никита недовольно посмотрел на него.

— Тоже будете пытаться меня образумить?

— Непременно! — Богдан критически хмыкнул. — Во-первых, понятия не имею, как воспитывать детей. Никогда не приходилось. Во-вторых… ты думаешь, на тебе свет клином сошелся?

Никита, уверенный, что мама уже всех вокруг озадачила его исправлением, вовсе не ожидал подобных заявлений. Он готовился к длинным, нудным моралям, поэтому слегка опешил, позабыл принять насмешливый, независимый вид и признался честно:

— Для мамы, по-моему, да.

— Напрасно ты так думаешь, — убежденно заверил его Богдан. — У нее еще есть дочь. И я.

Опять — просто и искренне, хотя, вроде бы, и по-прежнему иронично, но, наверное, именно такой и бывает откровенность. И Никита снова не стал возмущаться и выделываться, но все-таки не отказал себе в желании немного поехидничать.

— А с вами у нее тоже были проблемы?

— Случалось, — Богдан дернул углом рта. — Но, вообще-то, я стараюсь их не создавать. Я ее люблю.

Никита немного смутился: почему Богдан говорит ему об этом так легко и просто? И Никита не выступает и не насмехается в ответ. Потому, что верит. И как давно хочется поговорить с кем-то по-нормальному, по-человечески, не смеясь и не передергивая, зная, что услышишь в ответ не только упреки и изумленные возгласы. Даже с мамой так не получится. Она, конечно… ну… одно слово — мама. Она, возможно, и постарается изо всех сил понять, но ей не дано думать так, как думает он. Она — женщина, и, как бы там ни было, с ней нельзя говорить обо всем. Про Сашку, вообще, лучше помолчать, с друзьями тоже не получится, как надо. А с этим вроде бы посторонним мужчиной разговор складывался ровно и искренне.

— Мама, конечно, с вами поделилась?

— Конечно, — утвердительно кивнул Богдан и, в свою очередь, поинтересовался: — Можно узнать, кто она?

— Она окончила университет пару лет назад и теперь преподает.

— Она замужем?

— Да.

— И кто ее муж?

— Не все ли равно! — после нескольких откровенных ответов Никита все-таки попытался возмутиться, уж слишком назойливым показалось долгожданное внимание, но от следующего разумного замечания опять немного растерялся.

— Обычно это имеет существенное значение, — вкрадчиво проговорил Богдан.

Никита посмотрел удивленно и смиренно доложил:

— Племянник ректора.

Богдан на секунду задумался и, нарушая привычные правила воспитательной беседы, снисходительно дернув углом рта, спросил:

— И зачем тебе лишние неприятности?

На такое Никита вовсе не рассчитывал. Вместо предполагаемого им «плохо» он получил весьма неожиданную и обидную оценку своего поступка — «глупо».

— Ты ее очень любишь?

Богдан, кажется, догадывался, что услышит в ответ, судя по интонациям и ходу беседы, но, возможно, он ошибался. А Никита едва не смутился. Ага! Сейчас! Сейчас он выложит все свои мысли перед чужим досужливым дяденькой! А вот и выложит. Потому, как сам затеял этот разговор. И потом… ничего нет особенного в его чувствах, чтобы стесняться или стыдится. Он же не маленький мальчик!

— Не знаю, — неуверенно начал он, все же не решаясь быть до конца искренним. — Но она… она такая…

Скорее всего, он ее вовсе не любил. Но столь невероятным, столь притягательным казалось то, что она заметно старше, она замужем. Ему еще никогда не приходилось иметь дело с такими девушками, темпераментными, раскрепощенными, необыкновенно сексуальными, берущими инициативу в свои руки. Не он ее добивался, она — его, плюнув на мужа и его родственников, на возможные пересуды и печальные последствия. Естественно, он не смог остаться равнодушным, не смог отказать ей и себе.

Богдан, похоже, понял, что он хотел сказать, согласно кивнул и, усмехнувшись, заявил:

— Она не единственная «такая». И совсем не трудно найти что-то менее опасное.

Никита изумленно молчал.

— Я понимаю, если бы ты ее любил, может, оно того бы и стоило. Но просто для удовлетворения желаний надо ли слишком рисковать?

Никита довольно долго вникал в смысл услышанного. Вообще, звучало разумно, но странно. Вроде бы и правильно, но как-то непорядочно.

— Вы всегда такой рассудительный? — осторожно поинтересовался он у Богдана, а тот, испытав непонятную тревогу, задумчиво признался:

— Почти, — и добавил: — Но мою рассудительность обычно называют цинизмом. А твоя мама считает, что это плохо.

Они еще никогда не разговаривали так долго и обстоятельно, с признаниями и откровенностями. Богдан даже испытал легкую гордость за самого себя. Наверняка, мать не стала бы спокойно и бесстрастно внимать чистосердечным сыновним излияниям, и, вне сомнений, советы ее звучали бы несколько по-другому, и неизвестно, как воспринял бы их сын, и никакой гарантии, что все не закончилось бы ссорой. А тут Никита прислушивался с удивлением и вниманием, даже не пытаясь скандалить и, кажется, немало почерпнул для себя из его не перегруженных моралью реплик. Но если бы Аня присутствовала при этом разговоре, ох и попало бы от нее Богдану.

Она любит его, безропотно принимает его таким, какой он есть, ни больше ни меньше, и упорно не желает, чтобы сын походил на него. Да Богдан и сам не хотел, чтоб Никите досталась такая же жизнь, какая досталась ему. Разве за исключением одного: сначала — милая девочка, с которой непонятно хорошо и счастливо, а потом — чудесная женщина, с которой хорошо и счастливо по-прежнему. От этого не станешь отказываться. А другие? Пусть будут и другие — а как же иначе? — только уйдут все, чтобы не мешать, когда до них не станет и дела, когда захочется достичь идеала: единственная и навсегда. Поэтому, зачем особо мучиться из-за тех, других, лучше сберечь душевные силы для нее. Неужели это аморально?

Аня знала, что к ее возвращению Никита будет дома. Услышав звуки телевизора, она сразу прошла в комнату, решительно настроенная, но увидела их двоих, изменилась в лице, глянула подозрительно, даже испуганно.

— Здравствуйте!

Никита, поняв, что воспитательная беседа с ним временно откладывается, поспешил радостно удалиться, и, убедившись, что он ушел достаточно далеко и не сможет их услышать, с тревогой обратилась к Богдану: