Безнадёжная любовь

— А отец?

— Еще раньше, — коротко ответил Богдан.

Она на мгновение оцепенела.

— Господи! А как же ты?

— По-разному, — он по-прежнему говорил спокойно и, пожалуй, даже иронично. — Но, в конце концов, как видишь, вполне благополучно.

— Я не знала, — она виновато опустила глаза, словно просила прощения.

— Ну и ладно, — пожал плечами Богдан.

Вот видишь, Аня, кому, как не ему, знать: пусть уж лучше дети уезжают, убегают, уходят, пусть уж лучше дети оставляют родителей, а не родители бросают своих детей.

Он рассматривает комнату, медленно переводит взгляд с одной вещи на другую, бездумно, бесцельно, и не замечает, что Аня не сводит с него глаз, с тревогой наблюдает, готовая в любой момент отвернуться, скрыв от него свое особенное внимание.

Она представила их первую встречу, его странный образ жизни, его беззастенчивую испорченность и цинизм. Удивительно, что она пожалела его тогда, вроде бы без всяких причин, ведь, наоборот, должна была ненавидеть и презирать. И вспомнила: она сидела, прислонившись спиной к стене, гладила его растрепанную голову и молча слушала глупости и несуразности, которые он, не останавливаясь, все говорил и говорил.

— Как странно! Я опять в этом городе. И опять одна. Без мужа, и вот уже и без детей. И единственное, что я имею — это то, с чего все здесь и началось. То, что я приобрела самое первое, когда впервые приехала сюда.

— Почему ты обо мне так неодушевленно? — шутливо возмутился Богдан.

Он понял ее загадочные высказывания, но его взгляд немного встревожил Аню.

— Я имела в виду не совсем тебя, — оправдалась она, — а отношения между нами. Хотя сейчас они, конечно, не такие, как раньше, — предусмотрительно разумно добавила она.

— Ты жалеешь?

Он стоял слишком близко.

— Нет! — быстро и твердо ответила она, но, встретив его взгляд, почувствовала себя уже не так уверенно. — Не знаю, — почти прошептала, а затем снова повысила голос, стараясь придать словам весомость. — Но ведь это нелепо! Так не бывает!

— Почему?

Аня прекрасно знала этот голос и эти интонации. Через какое-то время она растерянно пробормотала.

— Что с нами? У нас крыша поехала.

— Ну и пусть! — успокоил ее Богдан. — По-моему, самое время.

***

Спускаясь по лестнице, Богдан столкнулся с Никитой. Они поздоровались, и Никита с удивлением обнаружил, что встреченный им взгляд, обычно пронзительный и изучающий, сегодня легок и приветлив.

Никита открыл дверь, прошел в комнату, ни секунды не сомневаясь в правильности определения места недавнего пребывания своего странного знакомого. Никита больше не испытывал к нему особой неприязни, пожалуй, даже что-то притягивало в нем. Но казались такими непривычными и непостижимыми его отношения с матерью. Никита никогда не представлял, что с родителями тоже случается подобное.

А мама задумчиво стояла у зашторенного окна. Наверное, она только что выглядывала на улицу или задергивала занавески, а, возможно, лишь сейчас подошла, желая узнать, что там делается снаружи.

***

Встретив Аню на улице, Богдан, не раздумывая, предложил:

— Пойдем ко мне, — и тут же, озаренный внезапной идеей, добавил: — И вообще, переходи ко мне жить.

— Да-а-а! — критически протянула Аня, даже не удосужившись поразмышлять над его предложением.

Слишком уж бурно развернулся он, а она еще не решалась оценивать и соизмерять происходящее между ними. Но Богдан упорно тянул ее за собой.

— Пойдем!

Она даже замерла на мгновенье, потом, не удержавшись, улыбнулась.

— Ах, этот голос! Ах, это слово! Я не могу спокойно слушать, когда его произносит Никита. У него получается…

Богдан не дал ей договорить.

— Значит, он все-таки мой сын?

Он опять торопился удостовериться, но уже не испытывал прежнего смятения и испуга. Он давно уяснил: ему хочется иметь сына, пусть даже такого, уже взрослого, почти чужого и незнакомого. Хотя нет, в какой-то мере знакомого. У них одинаковое лицо и, похоже, одинаковый характер. Значит, у них есть что-то общее, значит, они связаны друг с другом. И Аня впервые ответила откровенно, так, как думала сама:

— Видимо, да! — но тут же высказала последние сомнения: — Вы, конечно, внешне очень похожи. Так Лешка ведь тоже темноволосый и светлоглазый. Но голос…

Богдану надоели сомнения, он не требовал доказательств, его беспокоило другое.

— Ты когда-нибудь расскажешь ему?

Аня сначала усмехнулась.

— Ну, разве когда он станет таким же циничным и невозмутимым как ты, — и тут же стала серьезной, даже испугалась, сжала руку Богдана и умоляюще заглянула ему в глаза. — Только не говори Никите ничего. Пожалуйста! Ладно? Не говори! — и честно призналась: — Я боюсь. Он так злился на Алешку, когда тот ушел от нас. Вдруг он возненавидит и меня! Это ведь я первая изменила, натворила такое…

— Мне очень нравится, что ты натворила, — тихо проговорил Богдан, осторожно проведя по ее щеке.

Она не оттолкнула его руки, но посмотрела осуждающе.

— Тебе. А Никите? Каково ему будет узнать, что его отцом является совсем другой, а не тот, кого он всю жизнь называл папой? Что его мать обманывала мужа. Все из-за меня. Из-за меня.

Она до сих пор мучилась своей виной, но была рада, что наконец-то опять может стать искренней и откровенной, ничего не скрывать и не смущаться, как когда-то. А Богдан, встревоженный ее отчаянием, стараясь отвлечь, шутливо предположил:

— А если он станет таким же циничным и невозмутимым, как я?

— Упаси бог! — слишком уж торопливо воскликнула Аня.

— Анька! — осуждающе произнес Богдан, но она ехидно проговорила:

— Признайся, ты ведь не объект для подражания.

— Анька!

Она не унималась.

— Признайся!

И ему ничего не оставалось (к чему отрицать очевидную правду, прекрасно известную им обоим?).

— Да! Да, да, — обреченно подтвердил он и мстительно добавил: — Однако, тебя это никогда не останавливало.

Аня вздохнула.

— Ох! Это моя кара небесная.

— Нет! — не согласился Богдан. — Это мне подарок судьбы.

И они рассмеялись.

Они стояли посреди комнаты, между столом и диваном.

— Ты заметила, чем обычно заканчиваются наши встречи? — по-особенному глянув на нее, спросил Богдан.

Аня на мгновенье задумалась.

— Я уезжаю, — грустно определила она обычный конец, а он рассердился.

— Фу ты! Ну, почему сразу о плохом? — он отвернулся, его глаза явно отыскивали какую-то определенную точку, и в уголках рта затаилась загадочная улыбка.

— А чем тогда? — Аня попыталась проследить за его взглядом, но он уже смотрел ей прямо в глаза.

— Не догадываешься? — и больше не дожидаясь от нее ответов, сурово предупредил: — А про отъезды чтобы я никогда не слышал. Больше тебе не удастся от меня сбежать. Я тебя никуда не отпущу. И… — он помедлил, вовсе не собираясь с духом, а потому, что сам придавал приготовленным словам особое значение. — Надеюсь, это поможет, — добавил чуть слышно. — Я люблю тебя.

Он никогда еще не говорил ей этих слов. Другим — пожалуйста! Его спрашивали: «Ты меня любишь?» Он без стеснения заверял: «Да. Конечно. А как же?», ни задумываясь ни над вопросом, ни над своим ответом. Что тут особенного? Точно такие же слова, как и все прочие, из тех же букв, из тех же звуков; не более осмысленные и заумные, чем множество других. А про нее он и себе-то ни разу не решался признаться. А Аня так же, как и раньше, с осторожностью и недоверием отнеслась к этим словам, которые тоже не в силах была когда-то произнести. Но уже совсем по другой причине.

— А может, ты любишь ту далекую девочку?

— Ну, нет! — упрямо воскликнул Богдан. — Я люблю тебя. Сегодняшнюю. Теперешнюю.

Он удивлялся, с какой легкостью повторяет ей раз за разом «люблю».

— И поверь мне: она нисколько не хуже той.

«И они прожили некий срок в приятнейшей жизни, и время их было безоблачно, и приятны были им радости…»51 Хорошо, если бы так происходило и в жизни.

5

1 Маруф-башмачник. Избранные сказки, рассказы и повести из «Тысячи и одной ночи». — М.: Правда, 1986.