Безнадёжная любовь

Ему не хотелось выходить из ванной, показываться на глаза родителям. Невозможно рассчитывать, что мама оставит без внимания его разбитые губы. Даже сейчас. Она не будет кричать, стыдить, к тому же, ему нечего стыдиться, она посмотрит с болью и упреком и, не дай бог, еще начнет вздыхать и жалеть. Его не надо жалеть! Он победил. Он мог гордиться собой.

Всего несколько минут назад Лысый сидел в грязной, черной луже и, размазывая по щекам слезы и сопли, тупо, безжалостно повторял: «Ты мне заплатишь за все! Кровью плакать будешь!»

Данька только улыбнулся ему прямо в лицо, хоть очень больно было кривить разбитые губы, а Лысый, увидев его улыбку, замолчал. И тогда Данька легко прочитал в его глазах свой смертный приговор и ужаснулся. Он не испугался, он знал, что сильнее Лысого, но никто никогда еще не смотрел на него с такой ненавистью. Он победил сегодня, но, возможно, было бы лучше, если б не Лысый, а он, Данька, сидел сейчас в луже и плакал. Он победил, а значит, приобрел смертельного врага, значит, теперь должен каждую минуту ожидать его жестокой, безжалостной мести, потому что Лысый никогда не простит ему своего унижения.

— Дань! Ты что, заснул там? — услышал он из-за двери слегка рассерженный мамин голос, нехотя завернул кран, поднялся с края ванны, щелкнул шпингалетом и вышел, предусмотрительно закусив губу.

Мама все равно мгновенно заметила его искалеченный рот, но лишь нахмурилась и махнула рукой.

— Нам надо поговорить, Даня.

Данька вроде бы должен был радоваться, что все так легко обошлось, а он насторожился. Значит, есть еще что-то более серьезное, чем его разбитые губы. И он знал, что.

Мама провела рукой по его мягким, легким волосам.

— Данька, ты знаешь, отцу надо делать операцию.

Он кивнул согласно.

— Но в нашей больнице нет нужной аппаратуры.

Мама немножко помолчала, ожидая, что сын скажет хоть слово, но он только осторожно потрогал пальцами распухшую губу.

— Его перевезут в другую клинику, в другой город, и я должна поехать с ним. Ты понимаешь, его нельзя оставлять одного, ему нужен уход. Эта ужасная болезнь!

Данька все понял. В жизни всегда так бывает: приходится выбирать. Чтобы получить одно, надо отказаться от другого, чтобы находиться рядом с кем-то, необходимо оставить кого-то еще. И маме сейчас пришлось выбирать, и она выбрала отца. Все правильно. Отец сильно болен, он может умереть, ему будут делать сложную операцию. А Данька… Что ж, не такой уж он и маленький, сможет прожить один две-три недели, а когда отцу станет легче, мама вернется. А пока тетя Валя, соседка, за ним присмотрит: накормит, разбудит утром в школу. Даже интересно какое-то время пожить одному, без родителей, словно взрослому.

— Даня, что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь! — мама была расстроена из-за того, что ей приходилось выбирать между мужем и сыном, и от этого немножко сердита.

— Мне больно, — Данька осторожно шевельнул губами и поймал на себе изумленный мамин взгляд.

— Губа, — пояснил он. — Разговаривать неудобно.

Мама почему-то отвела глаза.

***

Странно было засыпать и просыпаться в пустой квартире, только в самый первый день — интересно. Вот он, Данька, совсем один, никого рядом нет, не будят рано утром тихие голоса родителей, жужжание электрической бритвы и далекий звон посуды, никто не спрашивает, как дела в школе, не интересуется уроками. Только тетя Валя крикнет иногда вечером: «Ты собираешься домой или нет? Словно дел у меня других нету, только тебя пасти!» Данька усмехнется: «А вы не пасите!» «А что я твоей матери скажу?» Зато часто встречается злобный, ненавидящий взгляд, но Данька старается не замечать его. Все равно Лысому с ним не справиться.

Но Лысый и сам об этом знал, а потому вышел однажды навстречу не один, с приятелем, который по виду был намного старше и сильнее Даньки.

— Ну, что, Данечка! — злорадно пропел Лысый, и глаза его многообещающе сверкали.

Данька подобрался, напрягся, а у Лысого мгновенно исчезла из голоса вся сладость, и он зло выругался.

Данька чуть отступил, успел подумать: как хорошо, что родителей дома нет. Приятель Лысого улыбнулся и как-то странно оглядел Даньку, прощупал взглядом с головы до ног.

Данька прекрасно знал, чем закончится драка. Конечно, можно попробовать убежать, но что будет, если догонят, поймают, пусть не сегодня, пусть потом, завтра, послезавтра или когда-то еще? Он никогда раньше не дрался так часто и серьезно. Он еще думал: ведь двое — это не так уж много. И пусть один — сильнее и опытней, зато другой — всего лишь Лысый, Лысый, который несколько дней назад сидел в грязной луже и хлюпал разбитым носом. Но он и представить не мог, чем все в действительности обернется.

Что-то звонко треснуло за углом, и рыже-черная молния мелькнула в воздухе.

Приятель Лысого заорал, отскочил в сторону. Лысый застыл на месте, удивленно пяля глаза. А возле Данькиных ног поджарый красавец-доберман возил по лужам какую-то тряпку.

— Сволочь! Убью! — прохрипел дружок Лысого и замахнулся на собаку.

Доберман бросил тряпку и угрожающе зарычал. Ряд острых белых зубов предупреждающе сверкнул под вздернутой влажной губой, но обезумевший парень кинулся к нему, зло поднимая огромный кулак.

Доберман прыгнул и повис у него на рукаве. Тот опять заорал, замахал руками, изо всех сил пнул собаку ногой. Доберман отлетел, но тут же вскочил.

Ерхан, сидеть! — раздался громкий возглас.

Подбежал мужчина, схватил вздрагивающую от возбуждения собаку за ошейник, недобро глянул на ребят.

— А ну, катитесь отсюда! А то снова спущу!

Лысый с приятелем заматерились, кроя хозяина и его собаку.

— Кому сказал?

Доберман опять оскалил зубы.

— Убью твоего пса, — прошипел искусанный дружок, развернулся и пошел.

Данька улыбнулся: у парня от левой штанины осталась жалкая половинка, второй победно размахивал довольный доберман. А вместо темной джинсовки предательски белела покрытая пупырышками дрожи кожа.

— Не простудись, голубчик! — заботливо крикнул вдогонку растерзанному хозяин собаки, и глаза его весело блеснули.

Данька не выдержал и захохотал.

Наверное, не было происшедшее таким уж смешным, скорее всего, совершенно не было смешным, потому как за проделки четвероногого блюстителя порядка потом придется ответить не кому-нибудь, а ему, Даньке. Но хохот безудержно рвался наружу, унося с собой напряжение и противный страх, и его звонкие раскаты, словно ножом, резали ухо того, кто покидал поле битвы бесславно поверженным, оборванным и покусанным. И тогда он обернулся.

Данька не видел его взгляд, он вытирал рукавом брызнувшие из глаз слезы. Он все еще смеялся, до изнеможения, до бессилия, так, что пришлось прислониться к кирпичной стене.

2

А на завтра выпал снег. Он сыпал и сыпал с неба, медленно и осторожно ложился на землю, дома, деревья, и запутывался в мягких Данькиных волосах, когда тот шел в школу, а потом возвращался домой. Снег был крупен и пушист. Он беззвучно и почти неощутимо опускался на ладонь и таял на глазах, превращаясь в чистую, прозрачную каплю. Люди думали, он и на земле так же легко и быстро растает, но на следующий день грянули непривычные морозы, и снег мертво застыл, сковав все вокруг своими хрупкими, белыми оковами.

— Оболтус! Навязался на мою голову, — проворчала тетя Валя. — Сделал бы доброе дело — сходил за хлебом. Заодно и себе купишь.

Данька не обиделся, не возмутился, а сразу согласился.

— Хоть бы шапку надел! — крикнула вдогонку соседка.

Данька только хмыкнул.

А когда, вернувшись, вошел в квартиру, увидел, как из-под двери в комнату пробивается узкая, яркая полоска электрического света.

«Забыл выключить, — подумал Данька. — Вот чучело». Он оставил пакет с хлебом под вешалкой, не глядя, проскочил в комнату, протянул руку к выключателю и… замер.

— Ну, наконец-то! — воскликнул Лысый. — А мы уж заждались.