Агония Хана

Мой ад только начинался. Хан накинул мне ошейник на горло и тащил меня в свое пекло насильно…А для меня самое жуткое – это его ненависть, самое жуткое – видеть его настолько чужим и каждый день лишаться крупицы надежды, приближаясь к тому самому аду, где вместе мы точно умрем.

Вылил всю воду и пошел к двери. Я закричала, на коленях поползла следом, хватаясь за его ноги.

– Не знаю…, – хрипела срывающимся голосом, – не знаю…не уходи…прошу, пожалуйста. Лучше убей…

Схватил на шиворот, резко поднял и пронес через всю комнату, чтобы швырнуть на кровать и вдавить в нее за горло.

– Убью…не сейчас, не сегодня, но обязательно убью. Когда станешь мне не нужна, когда осточертеешь настолько, что я захочу от тебя избавиться. А сейчас ты будешь мне подчиняться и делать все, что я пожелаю и прикажу. Ты хуже, чем мусор, и хуже пыли под моими ногами, и дышишь потому, что я так хочу.

Его образ расплывался перед глазами, и я с трудом держалась, чтобы не отключиться.

– Все…что прикажешь.

Повторила за ним и облизала сухим языком потрескавшиеся губы.

– Если узнаю, что солгала насчет Эрдэнэ, я буду срезать с тебя куски кожи и скармливать тигрицам живьем. Ты будешь смотреть, как они тебя медленно пожирают. Поняла?

Кивнула, а он сдавил мое горло сильнее.

– ПОНЯЛА?

– Да…

– А теперь тебе принесут пить и есть.

– Нет…

Всхлипнула и сдавила его руку своей ладонью.

– Не хочу…ты мне не веришь…лучше смерть.

– Верить? Тебе?

Расхохотался мне в лицо так громко, что я зажмурилась и закусила губы.

– Ты планировала меня убить, ты спала с моим братом, ты самое худшее и черное уродливое пятно в моей жизни, нужно было тебя удавить, едва увидел. Ты…грязное болото! Подделка…которую я пока что не хочу уничтожать. Запомни – пока что. И пока мне нужно, ты будешь жить, дышать и подчиняться мне.

Каждое слово как удар хлыста, как пощечины плеть, так, чтоб темнело в глазах от боли и не было сил даже вздохнуть.

– Сейчас поешь…придешь в себя, отправишься на скотный двор. Теперь твое место среди свиней, помоев и мусора. Когда мне будет надо, сопроводишь меня, куда я скажу. А сейчас я больше не хочу тебя видеть!

Разжал пальцы, и я медленно закрыла глаза.

– Когда-нибудь ты узнаешь правду…как ты простишь себя, Тамерлан?

Ударил со всей силы кулаком возле моей головы.

– Никогда больше не смей притворяться ею. Поняла? Никогда. Спектакль окончен. Ясно? Отвечай! Тебе ясно?

– Ясно, Тамерлан…, – мне все ясно, моя надежда корчится в диких муках в предсмертной агонии, и я знаю, что скоро она может умереть, и тогда…тогда я не знаю, как мне жить дальше.

– Хан! Для тебя я всегда только Хан и твой хозяин! Мое имя тебе запрещено произносить! Никогда больше не произноси мое имя!

– И как…как я буду жить без твоего имени? – прошептала и ощутила, как по щекам скатились слезы. Как же адски хочется, чтобы его сочные губы прямо сейчас прижались к моим губам, и все закончилось, чтобы он спрятал мою голову на своей груди и баюкал меня, как ребенка, пока я рыдаю от самого жуткого кошмара в моей жизни.

– Как-нибудь проживешь… – ответил немного растерянно и посмотрел мне в глаза, а у меня внутри все разрывается от боли. У меня внутри кипяток обжигает легкие. Это сомнение в его глазах, эта вспыхнувшая волна боли, которая дает моей надежде поднять голову и посмотреть окровавленными глазами на того, кто режет ей вены и смотрит, как она корчится в агонии.

– Как жить без любви и надежды…как жить? Я…же люблю тебя…все еще люблю.

Всматривается в мои глаза, наклонившись ниже, вцепившись руками в покрывало и нависая надо мной адской тенью. А я из последних сил воюю с ним, я из последних сил держусь наплаву и не теряю сознание только потому, что его дыхание настолько близко.

– А Дьявола тоже любишь? Когда трахалась с ним, любила его?

– Никогда…

Едва слышно, но изо всех сил выдыхая ему в лицо.

– Никогда не любила или никогда не трахалась?

С ухмылкой спрашивает, и волнение исчезает из его глаз, они снова становятся черными безднами ледяного мрака.

– Никогда…не любила и никогда не была с ним…

Пока говорила, провел пальцами по моим щекам, вытирая слезы, поднес к своим губам и облизал их. Потом сдавил мои щеки пятерней, так, что заболели скулы.

– А ты прекрасная актриса. Подыхаешь и продолжаешь лгать. Красиво, виртуозно. Как будто знаешь, что именно я хотел бы услышать. Только ничего не выйдет больше… я знаю, как вы с ним задумали меня уничтожить, знаю, как работала на Сансара, знаю все, о чем сговорилась с Цэцэг. У меня есть записи…твой голос вторит ее голосу, когда она говорит, как ненавидит меня, ты поддакиваешь ей. Сука! Как же прекрасно у тебя получается дурить мне мозги!

Отшвырнул от себя на пол и быстрым шагом вышел из спальни. Сразу после него появилась та женщина, которую я видела раньше. Она принесла немного воды и несколько ложек каши.

– Тебе пока много пить нельзя. Смочи губы, съешь немного овсянки и иди за мной, если есть силы. Ты переезжаешь в другую часть дома.

Если любишь человека, то разлюбить его только потому, что он перестал быть таким как раньше, невозможно. Я знала, почему он стал таким, я чувствовала его боль, как свою собственную, и обвинить его в том, что он жесток к лживой поддельной жене, не могла.

Кто-то меня не поймет, кто-то осудит за то, что я продолжаю безумно любить этого человека. Но я не могу отвернуться от отца моих сыновей. Потому что сейчас он ранен…глубоко, смертельно ранен, и ему нужна не ненависть и война, а помощь.

Я смотрела на себя его глазами и понимала весь ужас той ситуации, в которой мы с ним оба оказались, и если я на своем месте, я знаю, кто я, я знаю, кто он, то мой Хан потерял смысл жизни. Из-за меня. Моя смерть его сломала, стерла с лица земли того человека, каким он стал со мной, и вернула прежнего – холодного, жуткого монстра, не знающего любви, не знающего ласки, живущего в вечной лжи и предательстве.

Я переживала за Эрдэнэ…не знаю, кто мог похитить девочку и зачем. Я не верила в то, что она сбежала. В этом все пытались убедить Хана, даже полиция. Говорили, что с подростками так бывает, тем более он привел в дом женщину. Но Эрдэнэ не могла сбежать только по одной причине – она бы не оставила своих братьев мне. Мне, лжеАнгаахай. Никогда бы не доверила малышей кому-то. Я слишком хорошо знала свою приёмную дочь.

Меня провели на задний двор, там, в здании для обслуживающего персонала мне выделили комнату. Два на два метра с кроватью, тумбочкой и стулом. В этой комнате никто раньше не жил, здесь хранили предметы для уборки. Для меня ее благородно освободили и внесли старую кровать и старую мебель из чулана. Я знала, какие комнаты у слуг, и ту каморку, которую дали мне, с трудом можно назвать комнатой. Он хотел меня унизить и показать мне свое место. Ей…предательнице и лгунье. Мне страшно, что с ним будет, когда он узнает, как с нами поступили, как нас пытались разлучить, как нас окунули в самое адское пекло.

А мне не привыкать к работе, не привыкать к бедности и нужде. Мне хватит и овсяной каши с водой. Я не нуждаюсь в праздничных столах. Моя душа тоже в трауре – на моих глазах умирает любимый, и я ничем не могу ему помочь.

Ничто не происходит зря, ничто не случается просто так. Каждый этап дан нам, как урок, как наказание, как возможность научиться чему-то…пусть через боль и страдание.

Я стирала белье слугам. Да, этим тоже кто-то должен заниматься. И пока стиральные машины и сушильные были заняты вещами домочадцев, мне приходилось стирать вручную в большом медном корыте. Униформу служанки выдали в тот же день. Но не такую, в каких ходят по дому, а такую, какую носят чернорабочие, не вхожие в хозяйский дом. У слуг в доме была красивая шелковая национальная одежда. Мне всегда нравилось, как было принято, чтоб они одевались. Когда-то я сама заказывала пошив одежды у швеи. У других слуг был обязателен черный низ и белый верх. Мужчины носили брюки, женщины юбки по самые икры, накрахмаленные фартуки и свободные блузки с широкими рукавами. У всех одинаковые белые носки, черные туфли. Если на улице прохладно, то слуги носят свитера из черной шерсти и черные дутые куртки.