Проклятые

— Я не передумал! — резко отозвался он.

Помолчав, он глубоко вздохнул и бросил на девушку раскаивающийся взгляд. Она смотрела в окно, пряча от него грустное лицо. Протянув руку, он коснулся ее пальцев.

— Ну, прости меня. Просто я вдруг подумал, если он все-таки и есть тот больной извращенец, и, когда я добьюсь для него свободы… что он может сделать с тобой, подумать даже страшно.

— Не стоит беспокоиться, — холодно заверила Кэрол, так и не простив ему хамства. — Я уже не девочка и бантиков не ношу, так что я вне опасности.

— Надеюсь, — мрачно проговорил адвокат и замолчал, не желая далее поддерживать разговор.

Кэрол тоже не хотелось с ним разговаривать.

Она действительно сегодня очень постаралась над своей внешностью, ей хотелось понравиться Мэтту.

Страшно как хотелось.

Смотря утром на свое отражение в зеркале, она долго не могла заставить себя оторваться от него. Ей не нравилась своя внешность из-за сильного сходства с Элен, но, если отбросить неприятные воспоминания о матери и посмотреть беспристрастно, то Кэрол не могла быть недовольна. Она не знала, можно ли ее назвать красивой, но «симпатичной» она была точно.

Конечно, ей хотелось бы иметь яркие синие глаза Рэя, которые способны были растопить самое холодное сердце, но ей достались большие глаза матери прозрачного голубого оттенка с темной серой каймой вокруг радужки, отчего взгляд казался пронзительным и проникновенным. Различие было лишь в том, что у Элен в глазах была злоба и ненависть, а у нее — тихая таинственная печаль. Кэрол не нравилось грустное выражение своих глаз, и она всеми силами пыталась это изменить. Ей очень хотелось иметь такие глаза, как у Эмми — смеющиеся и озорные.

Высокие скулы, нежный румянец, красивой формы брови, аккуратный носик, чувственные розовые губы, чистая бархатистая кожа, тонкий овал лица — все вместе это выглядело довольно неплохо, особенно в сочетании с умело нанесенным макияжем.

Когда Кэрол любовалась в зеркало с хорошим настроением и довольная собой, она с радостью признавала себя красавицей. Когда настроение было обычное, снисходительно называла свое отражение «милашка». А дурное расположение духа вообще не располагало к созерцанию себя в зеркале, потому что оттуда смотрела угрюмая Элен, и Кэрол в сердцах бросала ей ненавистное «чудовище».

Как-то раз, случайно услышав как Кэрол, проходя мимо зеркала, обозвала себя чудовищем, Куртни пришла в такое замешательство, что решила немедленно выяснить, почему это такая красивая девочка такого нелестного о себе мнения.

— Потому что я похожа на мать. А она — чудовище, — объяснила тогда ей Кэрол.

— Она — может быть, но не ты! — горячо возразила Куртни.

— Откуда ты знаешь? Может, я такая же, как она.

Эти слова обескуражили Куртни. Она поняла, что девочка боится быть похожей на мать, стать таким же «чудовищем». И она потратила немало сил, чтобы убедить Кэрол, что ее страхи беспочвенны, что мать отдала ей лучшее, что у нее было — свою красоту, а жестокость и ненависть оставила себе.

Вьющиеся светлые волосы Кэрол отливали красивым золотистым оттенком. Девушке нравились озорные завитушки, потому что они развеивали грусть, лучащуюся из глаз. Она с любовью заботилась о них, разделяя локоны на вьющиеся пряди с помощью мусса для волос, старательно укладывая каждую. Их с Куртни личный парикмахер был непревзойденным мастером и безошибочно определял, кому какая прическа и цвет волос подойдет лучше всего. Кэрол часто его посещала, как и салоны красоты, и тренажерный зал, но, благодаря ему, научилась сама неплохо справляться со своими волосами. Куртни выработала в ней привычку всегда, несмотря на настроение и недомогания, через не хочу, в крайнем случае, следить и ухаживать за собой. Она научила Кэрол одеваться, со вкусом и соответственно случаю, научила выглядеть дорого, красиво и изысканно. Даже в самой скромной и простой на вид одежде, где только знающий глаз мог определить, что она, на самом деле, стоит не малых денег, они выделялись и привлекали внимание выхоленной, отточенной до мелочей внешностью. Таковой была Куртни, и Кэрол она вылепила подобно себе. Кэрол всегда пыталась ей в этом подражать, не уставая учиться и постигать науку женской привлекательности, потому что такими женщинами всегда восхищались, им завидовали и пытались подражать. И ей нравились полные зависти и скрытой злобы взгляды девушек в университете, заинтересованные и заискивающие — женщин постарше, и одобрительные и восхищенные — мужчин. Она делилась секретами красоты с теми, кто не изрыгал на нее ядовитую зависть, искренне уважали в ней умение так хорошо выглядеть и не считали зазорным поучиться этому у молодой девчонки.

У Кэрол была хорошая фигура, подтянутая и стройная, и молодость, конечно, играла в этом не последнюю роль, но и регулярные занятия в тренажерном зале внесли в это свой немалый вклад. Она не придерживалась диет, как Куртни, ела, что хотела и сколько хотела, не задумываясь пока над тем, что не набирает лишний вес, потому что не перебарщивает с пищей, или благодаря тренировкам и игре в теннис.

Но, в основном, она себя недооценивала. К ухоженной аккуратной внешности она привыкла и уже не замечала этого, редко вспоминая о том, что это сильно выделяет ее на людях. Ей хотелось быть более красивой, что противоречило желанию не привлекать внимания мужчин, которое ее пугало.

Но теперь, наконец-то, появился тот, которому ей захотелось понравиться, заинтересовать. Тот, кого она так долго ждала. Он не такой, как все, она ему верила, не боялась, что он обидит или причинит боль.

Она старательно нанесла макияж, уложила каждую кудрявую прядь длинных шелковистых волос, коснулась шеи и запястий любимыми духами, которые подарила ей Куртни на День рождения и о стоимости которых Кэрол старалась не вспоминать. Кэрол берегла эти духи и пользовалась только по особым случаям.

Ей хотелось быть сегодня красивой, как никогда, но она не забывала, куда едет, и выбирала одежду, подходящую случаю, никогда не изменяя этому непреклонному правилу. Она выбрала узкие брюки нежно — голубого цвета, превосходно сидящие на ее стройной фигуре, белую блузку и короткую ветровку, гармонирующую по цвету с брюками. Небо было серым и мрачным, сильный ветер гнал по нему тяжелые темные облака, и Кэрол не исключала возможность холодного ливня, поэтому не стала рисковать, решив накинуть куртку и захватив большой зонт. Ее сомнения по этому поводу пропали, когда она увидела, что Джек Рэндэл разделял ее мнение и нежелание мокнуть под дождем и дрожать под пронзительным ветром, накинув плащ.

Обув белые короткие замшевые сапожки на высокой шпильке, она довершила свой образ изящной сумочкой. Покидая комнату, Кэрол была крайне довольна собой. Но Джек Рэндэл быстро вывел ее из этого приятного состояния. Может, он действительно считал, что ей не стоило бы привлекать излишнего внимания Мэтта, опасаясь за ее безопасность? Но во второй фразе, где он упомянул о муках определенного характера, Кэрол ясно услышала осуждение. Наверное, он, по-своему, был прав. Ей хотелось быть красивой и понравиться Мэтту именно как женщина, но она не подумала о том, что он — мужчина, семь лет не прикасавшийся к женщине. Джек Рэндэл воспринял это как жестокое издевательство над заключенным, и, как мужчину, его это возмутило.

Благодаря ему, Кэрол теперь чувствовала себя сконфуженно и виновато. Ей совсем не хотелось дразнить Мэтта, а тем более, причинять какие-либо «муки», ей просто хотелось понравиться. А Джек Рэндэл все испортил, включая и ее настроение.

После его слов Кэрол с трудом подавила желание развернуться и уйти, послав его к черту. Чтобы там ни было, ничто не дает ему право так с ней разговаривать. Но она потерпит. Если она что и умела в жизни, так это терпеть. Грубость, боль, унижения. По сравнению с тем, что ей довелось вытерпеть от матери, вспышки отвратительного нрава Джека Рэндэла — ничто.

Она выкинула из сердца обиду, заставив себя думать только о том, что он очень помог ей и продолжает это делать. И это был весьма веский аргумент для извинения его поведения.