Умереть на рассвете

«Могли бы начальнику пофигуристей девку найти», – посетовал Иван.

– Мне к Алексею Курманову, – улыбнулся он худосочно, как улыбаются несчастным и обездоленным.

– Вы, по какому вопросу к товарищу Курманову? – спросила пишбарышня.

Отчего-то заробев, Иван торопливо сказал:

– Товарищу Курманову передайте – друг его фронтовой, Николаев Иван. Мы с ним вместе в империалистическую воевали.

– Сейчас доложу, – подавила барышня зевок и скрылась. Вернувшись, строго сказала: – Товарищ Курманов вас примет. Но у вас, товарищ, пять минут! – Приоткрыв дверь в коридор, сообщила очереди: – Товарищи, на сегодня прием закончен. Через двадцать минут у товарища Курманова важное совещание. Завтра, завтра приходите, товарищи…

«Ну и ну!» – подумал Иван, торопливо проходя в кабинет. Вдогонку ему кто-то завистливо выматерился. Хотел обернуться, но не стал. Нехай завидуют, сволочи!

В небольшой комнатке, заставленной шкафами с растопыренными дверцами, из которых выпирали папки и бумаги, за огромным столом сидел человек в солдатской гимнастерке и старательно писал химическим карандашом в самодельной тетради.

– Здравия желаю, господин-товарищ младший унтер-офицер! Старший унтер-офицер Николаев в ваше распоряжение прибыл! – шутливо доложил Иван, распахнув объятия: – Здравствуй, Леха!

– Здравствуйте, товарищ, – сухо отозвался старый друг, не отрывая глаз от писанины. – Садитесь.

– Леша, это ты? – нерешительно спросил Иван, присев на краешек стула. Вроде по фигуре и по лицу – он.

– Алексей Николаевич, – поправил Курманов и, подняв-таки взгляд, сказал: – Слушаю вас внимательно!

Ивану показалось, что ему принародно плюнули в лицо. Немного помешкав, встал, надел фуражку:

– Извините, товарищ. Думал, друга своего фронтового повидаю, да обознался. Похожи вы с ним, – криво усмехнулся, добавив: – Были похожи.

Повернувшись, пошел к выходу, но в спину ударил голос:

– Постойте, товарищ.

Ивану обида застила глаза так, что хотелось не то плакать, не то морду кому-нибудь набить, ногой открыл дверь кабинета.

– Да постой ты, – схватил его за руку начальник отдела управления. – Сядь!

Курманов с трудом усадил Ивана на стул и сел рядом.

– Иван Афиногенович, не сердись! Пойми, я на службе. Значит, тут я тебе не фронтовой друг Леха Курманов, а Алексей Николаевич, товарищ Курманов, ответственный работник. А ты для меня не старослужащий Иван Афиногенович, что премудрости воинской наставлял, от фельдфебеля защищал, а товарищ Николаев. Понял, Афиногеныч?

– Так точно, товарищ Курманов, понял, – глухо ответил Иван. – Разрешите идти?

– Да ничего ты не понял! – подскочил Алексей. – Я как начальником стал, ко мне с прошениями идут – не брат, так кум, не кум, так сосед. Тому справку выправить, чтобы от налогов освободили, этому земельки бы прирезать, тьфу. А откажешь – обижаются! Как так, Лешка Курманов, нос задрал выше Ивана Великого, для родичей с соседями расстараться не хочет?! Не серчай, а? – просительно посмотрел начальник отдела на старого товарища, обнимая его за плечи. – Я с этой службой сам скоро с ума сойду.

– Да ладно, – примирительно сказал Иван. – Я понимаю. Сам начальником в трансчека служил, знаю, каково оно – отказывать. Но не боись, Алексей Николаич – мне от вас ничего не надо. Терпеть не могу просить.

– Помню, – с уважением кивнул Крманов, перебираясь обратно за стол. – Ты, извини Иван Афиногенович, дел у меня завал. Как-никак начальник управления административных органов. В подчинении – губмилиция, уголовный розыск, лагерь исправительный. Почитай, кроме ВЧК – ну, ГПУ теперь, все силовые структуры. Каждый день жалобщики табунами идут. Вон, тетка пятый раз пришла на зятя жалобиться. А я что сделаю? На службе парень в рот водки не берет, пьяным никто не видел. И соседей уже опрашивали – божатся, что ни разу не видели, чтобы он жену свою колом гонял. Так-то вот. Если за одни слова из милиции выгонять, кто работать будет? Там и так-то только половина штата. Коллегия через десять минут, а у меня еще конь не валялся…

– А что на коллегии? – усмехнулся Николаев, вспоминая заседания, на которых и ему приходилось бывать. Помнится, речей произносилось много, а толку – нисколько.

– Да все тоже… – неопределенно протянул Курманов.

– С дезертирством вроде дел не должно быть – война закончилась, – стал рассуждать вслух Иван. – Кто саботажил, тех давно в расход пустили, а контрикам в нашей губернии взяться неоткуда. А возьмутся – так это Чека решать станет, не милиция. Разве что борьба с самогонщиками да конфискация оружия. Так?

– Точно, – кивнул Курманов и с любопытством посмотрел на Ивана: – А ты, Афиногеныч, откуда знаешь?

– Ну как же не знать? – усмехнулся Николаев. – С оружием – тут все просто. Так и в семнадцатом было. Народ с фронта пёр, у каждого если не винтарь, так наган с собой. А после Гражданской так у половины «максимы» стоят. А оружие – это для новой власти одна сплошная головная боль. И с самогонкой все просто. Я уже наслушался, как милиционеры с самогоноварением борются. День борются, ночь борются, пока все, что изъяли, не уничтожат. Ух, люто уничтожают!

– Ну, бывает и такое, – не стал кривить душой Алексей Николаевич. – Разбираемся, под суд отдаем. Ну сам понимаешь, где сейчас людей-то в милицию набрать? Оклад мизер, обмундирование – только звездочки синие прислали. Еще хорошо, паек выдают да одежду какую-никакую подкидывают. Цинцарь, бедолага, с ног сбился, чтобы хоть как-то народ на местах удержать.

– А что, губначмил до сих пор Цинцарь? – удивился Иван.

– А куда ему податься-то теперь? – пожал плечами Курманов. – В Венгрию вернется, так расстреляют его.

Людвиг Людвигович Цинцарь, бывший гонвед австро-венгерской армии, попав в русский плен, строил шлюзы на реке Шексне. После революции стал активным борцом за Советскую власть. Правда, бравый интернационалист, по-русски, помнится, говорил плохо.

– Как он? Русский язык выучил?

– Материться умеет, а что еще? – усмехнулся Алексей. – Как выдаст: «В душу твою колом да в титулярного советника, через два присвиста!», не то что подчиненные – лошади шарахаются! Бюро губкома ему уже два выговора влепило за матюги. Ну, Цинцаря на повышение скоро пошлют, Крымской милицией руководить, он уже и дела сдает. Степанова Виктора не помнишь? Тоже из наших, из Кириллова. Правда, не из солдат, а из матросов балтийских, – с легким сожалением добавил он. – Но не анархист, большевик. Замом у Цинцаря ходит, недавно орденом наградили, за подавление Кронштадтского мятежа.

– Кто еще остался? – поинтересовался Николаев, подразумевая тех, кто устанавливал когда-то новую власть в Череповецком уезде. – Я ведь из армии неделю назад пришел, ничего не знаю. Сам понимаешь – встретили, то-сё.

– Жена-то рада небось, – кивнул с пониманием Курманов, а Иван, смущенно кашлянув, не стал рассказывать, что неделю провел у вдовой солдатки.

– Ладно, Алексей Николаевич, – поднялся Николаев со стула, заметив, что друг украдкой поглядывает на стол, где лежали бумаги. – Не буду тебя задерживать, пойду я. Дела у тебя.

– Дел – начать и кончить, – с облегчением сказал Курманов, провожая старинного приятеля. – Ты уж не серчай, Иван Афиногенович. И у нас завал, а что в Поволжье творится – слышал небось?

– Как не слышать, – вздохнул Николаев. – Народ, говорят, с голодухи не то что траву, а мертвяков ест.

– Вот-вот. Думать надо, как Поволжью помочь. Мы не поможем, никто помогать не станет. Прости, – еще раз повинился Алексей. – Давай-ка сегодня вечерком, часов в восемь, а лучше в девять, ко мне домой приходи. Чайку попьем, о жизни поговорим. Я в бывшем доме купца Чеснокова живу, на Социалистической. Ну, бывшая Благовещенская. Там рядом еще училище женское, кирпичное. Ты где остановился?

– Да нигде пока. Думал, с тобой повидаюсь – да засветло и обратно. Брат у меня здесь двоюродный живет, переночевать пустит.

– Подожди-ка, – остановил его Курманов и, отойдя к столу, оторвал от «обойной» тетрадки клочок, нацарапал что-то. – Я тебе записку дам, в Дом крестьянина – на улице Ленина, Крестовская бывшая, найдешь. Возьми, не выделывайся, – всунул Алексей бумажку. – У себя бы поселил, да негде. Значит, жду тебя в девять. Посидим, чайку попьем, по душам поговорим. Ну, давай пять… – протянул он широкую ладонь.