Страница 17 из 19
В середине октября – как-то само собой получилось – выпало мне отметить свой день рождения. Немного с лечащими докторами, понемногу со средним медперсоналом, по чуть-чуть с коллегами и соседями по палатам. Ну а потом поехал домой, где собрались родные и друзья… Особенностью того времени было то, что по молодости – нет, хотя уже было сорок – я полагал, что самый достойный напиток – это коньяк. А другие жидкости не рассматривались даже как альтернативные. Поэтому насытился в тот день коньяком до предела.
Утром следующего дня я уже был в клинике, и все пошло своим чередом… Опять фиточай, опять процедуры и обследования, одно из которых называлось каким-то сканированием.
Прошло еще несколько дней… Вдруг стук в дверь палаты. Мы с приятелем, соседом по палате, хором кричим: «Войдите!»
Заходит мужчина лет пятидесяти пяти в белом халате, белом колпаке и говорит:
– Я могу видеть Анатольева?
– Вот он я, слушаю вас, – отвечаю я.
– Меня зовут Геннадий Григорьевич Соболев. Я заведую отделением диагностики. Мне необходимо поговорить с вами тет-а-тет, – произнес медицинский работник.
.. Хотя холл был большой и стояло много диванов и кресел, но моему новому собеседнику не нравилось, что везде хотя бы по одному человеку, но кто-то был рядом. Мы спустились этажом ниже, в другое отделение, и там удобно разместились в уголке, подальше от посторонних глаз и ушей.
– Так я слушаю вас, Геннадий Григорьевич, – еще раз выразил я желание узнать, что же привело этого солидного доктора к желанию побеседовать со мной наедине.
– Нет-нет, это я вас слушаю. Скажите, как вы себя чувствуете? Что-нибудь тревожит вас или нет? На что жалуетесь?
– Да нет, спасибо, все в порядке. Жив-здоров. Было немного с сердцем плоховато, но сейчас уже отошло.
– Э нет. Вы мне правду, правду говорите. Как, к примеру, печень, почки, селезенка? А? Неужели никаких нет нареканий? – изумился он.
– Да нет, все в порядке – спасибо зарядке! – сказал я.
– Конечно, по вашему внешнему виду я тоже бы дал заключение, что вы здоровы… – Мой собеседник задумался и замолчал на некоторое время. – Понимаете, я больше тридцати лет работаю в этой сфере, и ошибки здесь практически исключены.
– Так что же такое случилось? – уже с большей заинтересованностью спросил я.
– Ой нет, подождите. Еще один вопрос вам задам, а потом все расскажу: вы курите?
– Нет, не курю, – честно ответил я.
– Может, какой наркотик употребляете?
– Да господь с вами, еще чего! Что же все-таки такое случилось?! – чуть не закричал я.
– Ой, тише, тише. Сейчас я вам все расскажу. Понимаете, вы на прошлой неделе прошли сканирование печени, и оказалось, что у вас ее совсем нет.
– Вот те раз, куда же она подевалась? Вроде никогда не болела.
– Вот я и сам мучаюсь в догадках, что же такое с вами произошло? – как-то отрешенно прошептал доктор.
– А ошибки быть не может? Ну, кто-то там что-то перепутал… – бросил я тень сомнения на результаты обследования.
– Нет, все проверено, все точно. Это ваша диаграмма. – И он развернул свернутую трубочкой широкую ленту с синими и красными крестиками. – Вот, видите, от вашей печени остались одни лишь контуры, только оболочка, – грустно изрек врач.
– Да, вижу, но кровь-то у меня в порядке и цвет лица не синюшный, – парировал я в тон Геннадию Григорьевичу.
– Вот это-то меня и удивляет больше всего. По нашему заключению, вы уже не жилец. А на поверку вроде еще молодец! – непроизвольно зарифмовал свой ответ доктор.
– Может, ошибка какая-нибудь вышла? – опять попытался я засомневаться в результатах обследования.
– Нет, что вы! Не вы же один обследуетесь, – мрачнея и как-то вбирая голову в плечи, произнес Геннадий Григорьевич.
– Ну и дела! – выдохнул я.
– Да, уж и не знаю, что мне делать с вашими результатами… Вот вспомните, накануне этого сканирования вы какие-нибудь сильно действующие лекарства не принимали? А грибы не ели? – вопрошал меня с надеждой врач.
– Нет-нет, грибов я точно не ел, – ответил я.
– А вот вы помните, что вы вообще-то ели, пили в этот день – четыре дня назад, накануне обследования?
– Конечно помню! У меня был день рождения. Мы пили коньяк, закусывали шоколадом, колбасой, сыром и разными фруктами, – подробно описал я меню моего дня рождения.
– Ну и много вы выпили? – приободрившись, спросил Геннадий Григорьевич.
– Да как вам сказать… Немало! Наверное, грамм пятьсот-семьсот, а может быть, и больше. Я ведь не мерил и не считал… – И я описал все застолья того памятного дня.
– Ну вот, теперь-то я все понял! Как же я сразу-то не догадался! Конечно, это ж только коньяк и мог дать такую реакцию. Ну балда я, балда! Не мог додуматься сразу… Вот теперь все встало на свои места! А я-то мучился, не знал, что и сказать вам. Вот-вот! Правильно! – долго причитал доктор Соболев, сопоставляя все факты и весь жизненный опыт, что-то соображая и анализируя. – Ну вы-то, дорогой друг, зачем же эту гадость пьете? – обратился ко мне врач.
– Так день рождения же! Надо ж было отметить! – оправдывался я. – Уж так у нас заведено – отмечать.
– Да я не про то. Надо так надо, отмечайте! Только зачем эту гадость-то пить?
– Так что ж вы предлагаете? Молоком или кефиром, что ли, отмечать? – наступательным тоном произнес я.
– Ой, вы опять меня не поняли! Я же коньяк имею в виду. Лучше три бутылки водки выпить, чем одну коньяка, – вот о чем я хотел сказать.
– Я учту ваше пожелание, спасибо! – с улыбкой отреагировал я на его поучение.
– Понимаете, в этом вами любимом дерьмовом коньяке столько сивушной гадости, что всегда печень работает на пределе и может в один прекрасный день просто не выдержать и развалиться. Это-то, надеюсь, вы понимаете?
– Конечно, конечно! Теперь я вас понял, Геннадий Григорьевич, – с нескрываемой улыбкой вымолвил я.
– Вы зря иронизируете! Говорю вам вполне серьезно. Я на своем веку столько повидал разрушенных человеческих органов… Я вас просто заклинаю, никогда не пейте эту сивушную гадость! – с пафосом закончил беседу заведующий отделением.
Мы расстались… Но с той поры я уже много лет не пью коньяк, а при случае особо любящим этот крепкий напиток рассказываю эту поучительную историю. И многие меня понимают так же хорошо, как я когда-то понял доктора Соболева.
Озарение
Тимофеич – крепкий еще мужик, высокий, чуть сгорбленный, всегда веселый и на вид даже независимый – имел одну, пожалуй единственную, слабость – любил, как и все на Руси, выпить. Не то чтобы много и в запой, а так, понемногу, для согрева крови, для успокоения, для душевного равновесия и разговора. Причины на это находились нечасто: редкие праздники, иногда зять заглядывал на огонек, ну и, естественно, пенсия. Уж с пенсии-то аккурат полагалось взять бутылочку и пригубить «по махонькой», порадовать душу.
Однако всему этому заведенному укладу и порядку получения мелких радостей противостояла его жена Антонина, которая за всю свою жизнь не выпила и одной полной рюмки. Так, пригубит, вроде как для вида, и отставит. Не понимала ни вкуса, ни прелести, ни необходимости. А необходимость была. Да еще какая! Годы войны, годы разрухи, полунищенская жизнь – все это хотя и закалило Тимофеича, но и наложило сетку усталости на лицо, на руки, на сердце. А выпьет рюмку-другую – и позабудутся фронтовые друзья-товарищи, оставшиеся лежать под Сталинградом, трудная, долгая, порой изнурительная работа, каждодневные житейские проблемы: дети, внуки, дом, сад, огород, корма, дрова, скотина… Все надо, надо, надо… И нет сил остановить это бесконечное «надо» и хоть как-то переместиться в другую жизнь, без этого идиотского, но так необходимого натурального хозяйства.
Жили они в пригороде. Вроде как городские, но по сельским законам. Было у них подворье: держали поросят, кур и даже козу. А лет шесть-семь назад завели кролей: и мяса в достатке, и мех, и пух на варежки да носки. За всем этим нужен был догляд, уход и корма. Вот и занимались они с утра до ночи решением этих житейских проблем: где достать корм для каждой живой твари. Летом хорошо: накосят серпом травы мешок-другой, нашинкуют ее топором, перемешают со шротом или мукой – вот тебе и корм для всех. А зимой дело худо: надо заваривать кашу, месиво. Вот и думай, как выкрутиться. Конечно, хлеб подкупали, зерно всякое мололи, иногда комбикорм доставали… Так вот и перебивались понемногу изо дня в день. Но в награду за этот труд жили они в достатке.