Птичка

Скарятину был приказ находиться на правом борту, на корме. Он молниеносно отражал боевую ситуацию и передавал приказы от Казарского матросам и канонирам. Шум стрельбы и крики, иногда делались невозможно сильными, и тогда Дмитрий быстро поднимался к Казарскому сам и докладывал обстановку на более близком расстоянии. А затем, получив указания, стремительно спускался на свой боевой пост.

Примерно через час после начала боя вражеское ядро с “Салимие” попало в пушку, которая стояла на первом ярусе. Когда дым рассеялся, Скарятин, что стоял неподалеку, увидел, что канонир и один матрос из двух, что были у пушки неподвижно лежат на палубе. Он тут же закричал Казарскому:

– Ваше Высокоблагородие, третье орудие без канонира! Прикажете спуститься вниз?

Казарский закончил очередной приказ в сторону Новосильского, который стоял с другой стороны кормы и обратил взор на Скарятина, а затем на неподвижных матросов внизу. Нахмурившись, Казарский приказал:

– Да Дмитрий, спуститесь к третьей пушке!

– Слушаюсь!

Скарятин, ни на секунду не сомневающийся, в приказе Казарского, перепрыгивая через три ступеньки, уже через минуту оказался внизу. Он наклонился над ранеными, и увидел, что один из них жив. Окрикнув фельдшера, который перевязал наверху руку одного из матросов, Дмитрий наклонился к уцелевшему матросу, и окликнул его:

– Ты цел, братец?

Матрос, который сидел на полу, поднял на него затуманенные глаза и чуть потряс головой, видимо оглохнув от предыдущего залпа.

– Да, Ваше благородие, – ответил он, вставая на ноги с помощью Скарятина, и беря в руки щетку, для того чтобы прочистить пушку.

– Как тебя зовут? – спросил быстро Дмитрий.

– Николаем, кличут.

– Как моего покойного брата, – мрачно заметил Скарятин, молниеносно стягивая со своих плеч неудобный китель, и кидая его в сторону. Оставшись в одной рубашке, Дмитрий закатал рукава и навалился на пушку, дабы выровнить ее после залпа и поставить орудие на нужное место. Уже через минуту он обратился к матросу. – Ну что постреляем вместе?

– Шестое, Седьмое, Восьмое орудие огонь! – раздался крик-приказ Казарского.

Отразив, что матрос Николай, уже убрал длинный ерш, Дмитрий умело схватил тяжелое ядро, которое лежало в стороне, и приблизился к пушке. Зарядив патрон, он посмотрел вперед и повернул пушку как можно вернее.

– Третье, четвертое, пятое орудие огонь! – раздался крик Казарского.

– Зажигай! – крикнул Дмитрий Николаю. Пушка выстрелила, оглушив их. Воспаленными напряженными глазами Скарятин проследил, куда полетел их заряд. Ядро выбило правую нижнюю пушку на корме “Реал бея”. И Дмитрий удовлетворено хмыкнул:

– Получи, неверный…

Бой продолжался около двух часов. “Меркурий” дрался искусно, по всем правилам морской науки и не позволял мощным противникам нанести себе большой урон. Русский бриг был более легким маневренным, в сравнении с менее подвижными линейными турецкими кораблями. Оттого, умелое управление Казарского, позволяло “Меркурию” уклоняться от большинства ядер, летевших в его сторону. Однако помимо ядер, в ”Меркурий” летели книппели и брандскугели. Тем не менее, мачты брига чудом оставались невредимыми и “Меркурий” сохранял свою подвижность. Из-за сильного обстрела с двух турецких кораблей на русском корабле периодически возникали пожары и течи, которые быстро устранялись матросами.

Дмитрий так и находился у третьего орудия вместе с Николаем. Его некогда белоснежная рубашка, от пепла теперь была серого грязного цвета. На лице виднелись черные пятна от едкого дыма. В голове Скарятина гудело, от постоянных залпов пушки, а его плечо уже было перевязано умелыми руками фельдшера Махайло, который сновал по кораблю, словно проворная мышь, помогая раненым. Однако Дмитрий, словно, заведенная машина, исполнял все необходимые действия. Заряжал ядро, выставлял с помощью Николая пушку в нужном направлении, и после приказа Казарского, следил, как Николай зажигает фитиль.

Около пяти пополудни, положение “Меркурия”, стало удручающим. Израненному маленькому бригу, зажатому между двумя мощными противниками, удавалось держаться на плаву лишь неким чудом. У “Меркурия” оставались целыми менее половины пушек, и около трех десятков ядер, его паруса были пробиты в сотни местах, а в бортах корабля было около десятка пробоин, залатанных матросами. Казарский, предчувствуя трагичную развязку, позвал к себе Скарятина. Когда Дмитрий приблизился к капитану, Александр Иванович, не спуская тревожного взгляда с молодого человека, глухо приказал:

– Займите пост в пороховом погребе, Скарятин. Вы знаете, что делать.

Дмитрий напрягся. Он не ожидал, что это задание дадут именно ему. Он знал, что здесь наверху он мог сделать больше во время боя. Но видимо капитан корабля считал по-другому. Скарятин знал, что если начнется абордажная атака, они будут обречены. Приказа сдаваться не будет, так ранее решила команда. Посему он должен будет взорвать пороховой погреб, который находился в трюме корабля. Дмитрий отчетливо знал, что надо дождаться пока наибольшее число турков перейдет на ”Меркурий” и тогда произвести взрыв.

Ни один мускул не дрогнул на его лице Скарятина, после фразы Казарского. Лишь, склонив голову в знак почтения, молодой человек прочеканил:

– Знаю, Ваше высокоблагородие.

– Я знаю, ты не подведешь, Митя, – уже тише добавил капитан и, по-дружески похлопав молодого человека по плечу, печально улыбнулся ему. Опустив плечи, Дмитрий глубоко вздохнул и направился на нижнюю палубу, где находился пороховой погреб, на ходу проверяя свой пистолет.

Скарятин тяжело уселся на деревянный пол около входа в крюйткамеру, и устало облокотился спиной о деревянную обшивку. Он прекрасно понимал, что бой подходит к концу, и видимо их положение совсем скверное, раз Казарский дал ему последний приказ. Голова Дмитрия болезненно гудела. Он почти не различал звуков, оглохнув от выстрелов пушки. Вытирая пот с грязного лба молодой человек, стиснув зубы, пытался не думать о раненом плече, пробитом отлетевшим осколком вражеского ядра, которое невозможно болело.

Сжимая твердой рукой пистолет, Дмитрий сквозь дымку перед глазами цепко следил за корпусами ”Реал-Бея” и “Салимие”, которые были отлично видны с его места. Он знал, как только один из турецких кораблей, приблизится к “Меркурию” на минимальное расстояние, и турки попытаются перебраться на корабль, он войдет внутрь крюйткамеры и выстрелит в ближайший патрон. Тогда по очереди взорвутся ближайшие снаряды, и далее произойдет сильнейший взрыв, который разорвет на части не только “Меркурий”, но и вражеский корабль.

От боли и усталости Дмитрий на миг прикрыл глаза, желая хоть немного отвлечься от этого грохочущего, убивающего и безисходного боя. Отчего-то его мысли вдруг нарисовали другую картину. Радужную, светлую и безмятежную. Яблоневый цветущий сад в Петербурге, и качели, на которых сидела девушка в светлом платье, с длинными светлыми волосами. Имя Аглаи само всплыло в его мыслях, и Дмитрий тяжело выдохнул, предчувствуя неизбежность смерти.

В этот миг Скарятин вдруг осознал, что прожил последние годы как-то бездарно, непонятно и неумело. Он жил словно играючи, считая, что впереди у него еще много лет. Его интересовали только военная служба и тайные задания ордена. Но теперь он отчетливо осознал, что по своей заносчивости и спеси, он не разглядел в своей жизни главного. Из-за своей неосмотрительности и гордости, он так нелепо потерял единственного человека, который был истинно дорог ему. Девушку, которая наполняла его жизнь истинным смыслом. Аглая, вновь всплыла в его мыслях. Он осознал, что последние два года ее образ занимал в его душе постоянное и довольно значимое место. Место не меньшее, чем его любовь к морю и кораблям. Именно в этот миг, сидя на пыльном от копоти полу корабля, израненный и готовый принести свою жизнь в жертву для родной страны, Скарятин вдруг отчетливо понял, что любит Глашу. Долгое время он не мог разобраться в себе. Оттого полтора года назад он так легко отпустил девушку от себя, а затем долгое время изводил Аглаю. Все его поступки по отношению к Глаше, теперь казалось Дмитрию дикими, гадкими и недостойными.