Алмазные псы

– Вот что я хотел выяснить. Сто лет назад у меня была возможность изучать сеть несколько десятилетий подряд, и я обнаружил поразительные вещи. Колония двигалась, постоянно изменяя свои очертания, когда сам ледник смещался или разламывался. Но как бы радикально ни менялась его периферия, как бы широко ни развивалось полотно, глубинные структуры внутри сети всегда сохраняются.

Сеттерхольм провел пальцем по скоплению красных точек в сердцевине зеленого лабиринта.

– На языке топологии сети эта система ходов скорее безмасштабная, чем экспоненциальная. Таков отличительный признак сетей с высоким уровнем организации и несколькими специализированными центрами обработки – хабами, если угодно. Вот один из них. Я уверен, что его назначение – увести сеть от расширяющейся трещины в леднике. Понадобится больше ста лет, чтобы в этом убедиться, хотя все мои наблюдения подтверждают первоначальную идею. Я также составил карту других образований в других колониях. Они могут быть огромными, на несколько кубических километров льда. Но они упорно продолжают развиваться. Понимаете, что это означает? Сеть начала развивать особые области деятельности, начала обрабатывать информацию. Начала подбираться к стадии разума.

Клавэйн еще раз огляделся, пытаясь взглянуть на пещеру в том новом свете, что явил ему Сеттерхольм. «Попробуй воспринимать червей не как самостоятельные организмы, – говорил он себе, – а как электрические сигналы. Блуждающие по синаптическим путям нейронной сети, созданной из твердого льда…»

Он вздрогнул. И это была единственная адекватная реакция.

– Даже если эта сеть обрабатывает информацию… нет никаких оснований предполагать, что она когда-нибудь станет разумной.

– А почему бы и нет, Невил? В чем принципиальное различие между познанием вселенной с помощью электрических сигналов, передающихся по нервным тканям, и с помощью узора трещин, проходящих через глыбу льда?

– Думаю, в этом есть определенный смысл.

– Я должен был их спасти, Невил. Не только червей, но и саму сеть, частью которой они были. Не могли же мы пройти этот долгий путь только для того, чтобы стереть в пыль первое мыслящее существо, встреченное нами во вселенной, просто потому, что оно не укладывается в наши уютные предрассудки о том, каким должен быть иной разум?

– Но спасение червей означало убийство остальных.

– Думаете, я этого не понимал? Не мучился из-за того, что должен был сделать? Я человек, а не чудовище, Невил. Я прекрасно понимал, что делаю, и прекрасно понимаю, кем должен казаться тому, кто придет сюда следом.

– И все-таки вы это сделали.

– Поставьте себя на мое место. Как бы поступили вы?

Клавэйн открыл было рот, рассчитывая, что подходящий ответ сам с легкостью придет в голову. Но прошло несколько секунд, а ответ так и не появился. Клавэйн задумался над вопросом Сеттерхольма. Прежде он довольствовался спокойным, бесспорным убеждением, что не поступил бы так, как этот человек. Но мог ли он быть в этом уверен? В конце концов, Сеттерхольм искренне полагал, что эта сеть образует разумную, мыслящую сущность. Это знание должно было вызвать у него ощущение божественной избранности, права совершать любые действия ради сохранения невероятно редкого явления, которое он открыл. И в конечном счете он был прав.

– Вы не ответили.

– Потому что мне кажется, Сеттерхольм, что этот вопрос требует чего-то большего, чем поспешный ответ. Мне хочется думать, что я не стал бы так делать, но смогу ли я когда-нибудь до конца в это поверить?

Клавэйн поднялся, проверил свой скафандр и с удовлетворением убедился, что тот не пострадал в драке.

– Вы никогда этого не узнаете.

– Не узнаю. И не очень хочу. Но я точно знаю одно: я слышал вашу речь, слышал пламя в ваших словах. Вы верите в вашу сеть, но все же не смогли сделать так, чтобы остальные поверили. Сомневаюсь, что сам бы сумел достичь большего и что нашел бы лучший способ сберечь то, что вы открыли.

– Значит, вы убили бы всех точно так же, как я?

Осознание этого тяжелым грузом легло на душу Клавэйна. Было бы куда легче чувствовать, что он не способен на такое. Но Клавэйн был солдатом. Он убил больше людей, чем сам мог припомнить, пусть даже с тех пор прошло много лет. Это намного легче делать, когда у тебя есть убедительная причина.

А у Сеттерхольма такая причина определенно была.

– Возможно, – сказал Клавэйн. – Возможно, и так, да.

Он услышал вздох Сеттерхольма.

– Я очень рад. На мгновение мне показалось…

– Что вам показалось?

– Когда вы появились с ледорубом в руках, я решил, что вы намерены убить меня. – Сеттерхольм держал ледоруб точно так же, как до этого держал Клавэйн. – Но вы бы этого не сделали, да? Не спорю, то, что я совершил, крайне прискорбно, но я должен был так поступить.

– Я вас понимаю.

– Но что со мной теперь будет? Можно, я останусь с вами, а?

– Боюсь, мы не задержимся на Диадеме. И не думаю, что вы захотели бы отправиться с нами, если бы узнали, кто мы такие на самом деле.

– Не бросайте меня! Я не могу снова остаться здесь один!

– Почему бы и нет? У вас есть ваши черви. И вы всегда можете опять убить себя и посмотреть, кто появится на этот раз. – Клавэйн повернулся к выходу из пещеры.

– Нет, не уходите!

– Я оставлю наверху вездеход. Возможно, там найдутся кое-какие припасы. Только не появляйтесь больше возле базы. Там вам не будут рады.

– Но я же погибну здесь, – сказал Сеттерхольм.

– Привыкайте к этой мысли.

Он услышал, как Сеттерхольм зашаркал по льду, а затем побежал. Клавэйн спокойно обернулся и ничуть не удивился, когда увидел перед собой ученого, замахнувшегося ледорубом.

Клавэйн со вздохом мысленно потянулся к сети машин, все еще дрейфующих в мозгу Сеттерхольма, и приказал им подвергнуть своего носителя молниеносной безболезненной казни путем разрушения нейронов. Час назад он не смог бы проделать такой трюк, но только что Галиана переслала инструкцию в его сознание, и дело оказалось плевым. На мгновение он ощутил, каково это – быть богом.

Сеттерхольм выронил ледоруб, споткнулся и упал прямо на одно из лезвий. Оно проткнуло визор, но к тому моменту ученый и так уже был мертв.

– Мои слова были правдой, – сказал Клавэйн. – Я и в самом деле мог убить их. Не хотелось бы так думать, но не стану и утверждать, что это не мое. Нет, я не виню вас нисколько.

Носком сапога он принялся сбивать лед со стены над трупом. Было бы слишком хлопотно забирать Сеттерхольма отсюда, а скрытые внутри машины стерилизуют тело и не позволят ни одной клетке загрязнить собой ледник. И, как сказал самому себе Клавэйн считаные дни назад, бывают и худшие места для смерти. Или, по крайне мере, худшие места для оставленных умирать.

Когда над Сеттерхольмом вырос сугроб посреди пещеры, Клавэйн обратился к мертвецу в последний раз:

– Но ничего не поправишь, я остался убийцей. – Он ударил ногой в стену, и еще один пласт льда осыпался на труп. – И кто-то должен был заплатить за это.

Ночной монолог[6]

Если вы и в самом деле родились на Фанде, то должны знать бытующую в нашем мире старую пословицу: «Позор – это маска, которая становится лицом».

Это означает, что, если вы долго носите маску, она прирастает к коже и становится неотделимой от вас, в каком-то смысле даже удобной.

Хотите знать, чем я занималась до вашего звонка? Стояла у окна и наблюдала, как Город Бездны погружается в сумерки. На фоне силуэтов далеких домов смутно проступало мое отражение – лицо, высеченное из жестоких световых бликов и безжалостно втягивающих свет теней. Когда-то давно отец поднял меня к ночному небу над заливом Бернхейма и стал показывать системы, планеты и малые колонии, связанные между собой космическими кораблями, и заявил, что я очень красивая девочка и что в темных озерах моих глаз отражаются миллионы звезд. А я ответила, что мне все это безразлично и я хочу стать капитаном космического корабля.

6

Перевод С. Удалина.