Алмазные псы

Клавэйн подошел поближе к Сеттерхольму и радару. Теперь ему лучше было видно изображение на дисплее: медленно вращающийся клубок линий, преимущественно зеленых, с более плотными вкраплениями в центре, обозначенными красным цветом.

– Например, Иверсон? Тот, кого вы убили?

– Говорю же вам, что я и есть Иверсон.

Клавэйн снова двинулся к Сеттерхольму, сжимая ледоруб обеими руками, но когда оставалось всего два-три метра, свернул в сторону и подошел к стене. Сеттерхольм вздрогнул, однако не было похоже, чтобы он беспокоился из-за того, что Клавэйн собирается на него напасть.

– Честно говоря, – сказал Клавэйн, поднимая ледоруб, – я не вполне понимаю, что такого особенного в этих червях.

– Что вы задумали?

– А вот что!

Клавэйн со всей силы ударил ледорубом по стене. Этого хватило: слой льда откололся и, словно миниатюрная лавина, с шумом соскользнул вниз, разбившись под его ногами. Каждый из осколков размером с кулак был усеян прожилками червоточин.

– Прекратите! – потребовал Сеттерхольм.

– С чего бы? Какое вам дело, если вы не интересуетесь червями?

Клавэйн ударил снова, обрушив еще один кусок.

– Вы… – Сеттерхольм осекся. – Вы можете по неосторожности свалить все это на наши головы.

Клавэйн снова занес ледоруб, охнув от напряжения. На этот раз он вложил в замах весь свой вес, всю свою ярость, и от стены отлетел обломок размером с его грудную клетку.

– Я готов рискнуть, – заявил Клавэйн.

– Нет! Вы должны прекратить!

– Почему? Это же просто лед.

– Нет!

Сеттерхольм бросился на него и сбил с ног. Ледоруб вырвался из рук Клавэйна. Сеттерхольм навалился ему на грудь, прижал свой визор к его визору, так что каждая капля пота на лбу американо засверкала, словно маленький драгоценный камень.

– Сказано же, прекратите!

Клавэйну трудно было говорить с такой тяжестью на груди, но он сумел выдавить:

– Может, хватит уже ломать комедию, выдавая себя за Иверсона?

– Я запрещаю вам трогать лед!

– Мне… И всем остальным тоже, да? Но он им был так нужен…

Теперь в голосе Сеттерхольма прозвучало унылое смирение:

– Для реактора, вы хотите сказать?

– Да, для термоядерной установки. – Клавэйн взял паузу, чтобы насладиться небольшой победой, и добавил: – На самом деле это Галиана уловила связь, а не я. То есть это она вспомнила, что для реактора использовали лед. А потом всех эвакуировали с дальних станций и собрали на главной, и это означало, что нагрузка на реактор возросла. А это означало, что требовалось все больше льда, которого в окрестностях не хватало.

– Но нельзя же было позволить им уничтожать лед! После того, что я обнаружил.

Клавэйн кивнул, отметив, что обратное превращение Иверсона в Сеттерхольма завершено.

– Нельзя. Этот лед очень ценен, правильно? Бесконечно ценнее, чем кто-либо из них мог представить. Без этого льда погибнут черви…

– Значит, вы тоже ничего не поняли?

Клавэйн проглотил слюну.

– Думаю, я понимаю больше, чем другие. Вы решили, что черви…

– Да не в этих дурацких червях дело!

Сеттерхольм включил громкую связь – сам Клавэйн еще не отыскал в своем скафандре эту клавишу, – и голос загремел в огромной пещере, угрожая запустить цепную реакцию создания мелких трещин, которая обрушит всю ледяную толщу. Однако через мгновение вернулась тишина, нарушаемая только хриплым дыханием Клавэйна, и ничего страшного не произошло.

– Дело не в червях?

– Да, – уже спокойней ответил Сеттерхольм, словно самое главное было сказано. – Не совсем в них. Они важны, но только как элемент нижнего уровня в гораздо более сложной системе, понимаете?

Клавэйн не стал кривить душой:

– Я никогда по-настоящему не понимал, чем эти черви вас так привлекали. Мне они кажутся довольно примитивными.

Сеттерхольм сдвинулся, перестав давить своим весом на Клавэйна, и поднялся на ноги.

– Они такие и есть. Даже ребенок сможет разобраться в биологии ледяного червя за один день. По крайней мере, Фелка смогла. О, она просто удивительная, Невил! – Сеттерхольм сверкнул зубами в улыбке, от которой по спине Клавэйна пробежал холодок. – Эта девочка способна понимать такое… Нет, она вовсе не неудача. Думаю, она чудо, которое мы вряд ли можем до конца осознать.

– В отличие от червей.

– Да, они похожи на заводные игрушки, запрограммированные на выполнение горстки простых правил. – Сеттерхольм наклонился и поднял ледоруб. – Всегда одинаково реагируют на одинаковые внешние раздражители. И раздражители, на которые они реагируют, тоже крайне примитивны: несколько уровней температуры, несколько биохимических сигналов, получаемых из самого льда. Но интеграционные возможности…

Клавэйн с усилием сел.

– Опять это слово!

– Это сеть, Невил. Система ходов, которые черви прорыли во льду, понимаете? Вот где настоящая сложность! Вот что меня больше всего интересовало! Конечно, мне понадобились годы, чтобы понять, что это такое…

– И что же это?

– Саморазвивающаяся сеть. Способная приспосабливаться и обучаться.

– Это просто беспорядочные ходы, прорытые во льду, Сеттерхольм.

– Нет, бесконечно больше. – Ученый запрокинул голову, насколько позволяло устройство скафандра, и сказал, наслаждаясь величественной красотой пещеры: – У любой нейронной сети есть два основных элемента: соединения и узлы. Они необходимы, но их одних недостаточно. Соединения должны иметь способность ранжировать, изменять силу сигнала в зависимости от полезности. А узлы должны иметь способность обрабатывать поступающие сигналы определенным образом, как логический вентиль. – Сеттерхольм обвел рукой пещеру. – Это мало отличается от соединений и узлов, принцип точно такой же. Перемещаясь по ходам, черви оставляют выделения, которые определяют, как будут использовать эти ходы другие особи, какой из маршрутов они должны выбрать. Есть много определяющих факторов: пол червей, сезон и другие, которыми я просто не хочу забивать вам голову. Но суть проста. То, как эти выделения влияют на поведение червей, подразумевает, что структура сети управляется тонкими интеграционными принципами. Узлы размножения выполняют функции логических вентилей: обрабатывают входные сигналы в соответствии с полом червей, их родом и иерархией в нем. Это грубый и медлительный биологический процесс, но в конечном итоге колония работает как нейронная сеть. Это программа, которую приводят в действие сами черви, пусть даже они не осознают, что являются частью единого целого.

Клавэйн впитывал все это, тщательно обдумывая пришедший ему в голову вопрос:

– А как она изменяется?

– Медленно, – ответил Сеттерхольм. – Иногда отдельными ходами перестают пользоваться из-за выделений, запрещающих эту дорогу другим червям. Постепенно ледник затягивает их. Одновременно появляются другие трещины – раздробление самого ледника накладывает на сеть отпечаток непрерывного хаоса или же черви прорывают новые ходы. Когда вы наблюдаете это медленное движение в наших временных рамках, то вам кажется, что вообще ничего не происходит. Но представьте все это в ускоренном виде, Невил. Представьте, что мы можем увидеть, как изменилась сеть за последние сто лет или за тысячу… Представьте, что мы сможем обнаружить. Постоянно развивающееся полотно связей, подвижное, вечно меняющееся. Ну как, это вам ничего не напоминает?

Клавэйн выбрал ответ, который должен был понравиться Сеттерхольму:

– Полагаю, разум. Новорожденный, еще только начинающий формировать нейронные связи.

– Да. И вы, несомненно, хотели бы отметить, что эта сеть изолирована и не способна реагировать на сигналы извне. Но мы не можем этого знать наверняка. Ее год подобен одному нашему удару сердца, Невил! То, что нам представляется геологически медленными процессами, – раздробление ледника, столкновение двух ледников, – эти события могут быть такими же действенными, как прикосновения и звуки для слепого ребенка.

Он замолчал и оглянулся на экран радара.