Эпидемия

23 июня. 6.10 по московскому времени

Сергей Петрович стоял у дверей палаты и наблюдал через толстое армированное стекло, как медсестра ставит капельницу. Больной никак не отреагировал на начавший поступать в вены препарат. Седация, или, говоря проще, искусственная кома. Организму Марка нужно было дать время справиться с заживлением, и восстановлением крайней степени истощения. Процесс шел хорошо, молодой организм охотно принимал помощь и быстро шел на поправку, пока не мешало больное сознание. Хотя Сергей Петрович скорее применил бы термин — «искалеченное». Слишком много свалилось на плечи этого парня. Слишком много страдания и боли. Спокойная и счастливая жизнь под крылом выдающегося хирурга Иосифа Сахарова разбилась жестокой трагедией, к которой его незакаленное сознание не было готово. И дальнейшая череда событий только все усугубила.

— Сергей Петрович?

Врач обернулся и увидел своего коллегу.

— Да Василий Лаврентьевич?

— Я смену принял, можете ехать домой.

— Конечно-конечно. — Сергей Петрович несколько раз кивнул головой и опять посмотрел на Марка. — Присмотрите, пожалуйста, за этим парнем повнимательнее, моя личная просьба.

— Без вопросов. — Коллега развернулся и направился в сторону ординаторской.

Сергей Петрович вернулся к себе в кабинет, набрал стакан холодной воды из кулера и сделал несколько больших глотков, пытаясь подавить внезапно появившуюся сухость во рту. Безрезультатно. Он набрал еще один и жадно выпил, запрокинув голову. В глаза бросилось утреннее небо за окном, небо фиолетового цвета.

24 июня.

В палате было темно и прохладно. Мерно шумел кондиционер под потолком, нарушая почти полную тишину. Звукоизоляция в этом крыле больницы была идеальная, даже если кто-то из пациентов будет кричать от боли, то в соседней палате будет не слышно.

Марк почти полчаса рассматривал воду в графине. Пузатый сосуд стоял на столике рядом с больничной койкой, к которой он был пристегнут, и словно дразнил его. Покатые стенки отражали чуть светлые прямоугольники занавешенных окон пряча за собой литр жидкости. Он очень ее хотел. Не пил уже несколько часов. Но звать медсестру через сигнал оповещения не хотел. Достаточно было нажать подбородком на кнопку на груди, и она тут же примчится. Услужливая, в белом халате и с маской на лице. Но ему и так хорошо, одному. Вот только пить хотелось. И графин издевался. Показывал, что вот она, внутри, выпячивал бок, дразнясь. Губы саднило, несколько раз провел языком по заживающим швам. Корка еще есть, привкус мерзкий, горький, от заживляющей мази. Руки тоже, наверное, ей намазаны. Он их не видел. Во-первых, бинты, во-вторых не хотел шевелить головой, что бы медсестра не увидела, что он проснулся. Прибежит же, а ему и так хорошо. Но дверь все равно открылась. На пороге стоял мужчина с густой седой шевелюрой и очень знакомым лицом, откуда-то оттуда, извне, но откуда точно он не помнил.

— Привет Марк. — Мужчина, судя по белому халату — врач, подошел к койке и взял историю болезни с тумбочки. — Как ты?

Марк лишь посмотрел на него и отвернулся в другую сторону.

— Уже лучше. Ты хоть реагируешь. А тело то твое, в отличии от тебя жить хочет. Всего несколько дней, а анализы в норму приходят, воспаления нет.

Доктор глубоко вздохнул. Вид у него было, мягко говоря, не очень. Глаза запали и покрылись сеткой капилляров, губы почти серого цвета.

— Прости, давно не заходил. Аврал, каких я не помню. Всех врачей на усиление в инфекционную перевели. Да еще и это небо. — Мужчина посмотрел в окно, но за плотными шторами ничего не было видно. — Ты же не видел, точно, прости, голова не варит. Послушай, у меня к тебе просьба.

Повернулся к врачу. Давно его никто ни о чем не просил.

— Я отстегну ремни, и ты сможешь спокойно ходить по палате. Ходить в туалет, к раковине. Только постарайся без глупостей. Дай зажить ранам. Лекарства ты получаешь нормально, так что приступов не должно быть, но пожалуйста, не глупи, хотя бы ради своего отца. — Марк чуть вздрогнул. — Я многим ему обязан и именно поэтому, ты так важен для меня, как человек, не только как пациент.

Врач аккуратно расстегнул ремни, и помассировал затекшие руки и ноги Марку.

— Хочешь встать?

Еле заметнул кивнул головой. Врач подсунул руки под спину и помог сесть на край кровати. Свесил ноги вниз, чуть покрутил занемевшей шеей, попытался открыть рот, но пересохшие и склеившиеся коркой губы помешали.

— Лучше не надо. — Увидев попытку, остановил его врач. — Пить хочешь?

Набрав из графина стакан воды, мужчина опустил в него соломку и протянул пациенту. Марк чуть приоткрыл уголок рта, и сделал несколько осторожных глотков, искоса посматривая на графин.

— Я сейчас не смогу приходить так часто, как в эти дни. Пообещай, что все будет нормально? — Врач пристально посмотрел, и не дожидаясь ответа продолжил. — Я попросил сестер быть как можно деликатнее, по пустякам беспокоить не будут. Скоро принесут ужин, все жидкое, сможешь так же, через трубочку. Ты принимаешь новый экспериментальный препарат, он пока только на стадии проверки, официально его нигде нет, но я уверен в безвредности и эффективности. Станет лучше. Только, пожалуйста, не пропускай приемы, и не бросай, нужно пропить весь курс. Ладно извини, мне пора идти.

Закончив, врач ушел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь. Марк посмотрел на примятую постель. От врача пахло теплом. Теплом и чем-то хорошим, глубоко из детства. Он не жалел его, как все. Он просто хотел, чтобы ему было лучше. И не смотря на иглы, разрывающие сознание изнутри — иглы злости, агрессии, криков и боли, ему не хотелось расстраивать врача. Не сейчас, можно дать себе волю потом, чуть-чуть потерпеть.

Спустя полчаса медсестра принесла поднос с ужином. Осторожно оставила еду, посматривая на спокойно сидящего пациента. В ее глазах читался страх.

Все аккуратно упаковано в непроливающиеся бутылки с трубочкой. Марк приложил одну к губам. Теплое, не горячее. Соленое, но не сильно, и даже вкусное. Вроде картофельное пюре, но еще с чем то, может мясом. Желудок радостно заурчал, и он прижал руку к животу, испугавшись внезапного звука. Осилил только половину ужина, остальное оставил на столике.

С трудом встал, и осторожно прошелся вокруг кровати. Правая рука на простыне, потом на оголовье, опять на простыне, стена, разворот, и теперь уже левая рука на простыне, и так несколько раз. Предплечья почти не болели, но сильно чесались. Он не видел, что под бинтами, судя по ощущениям, вся кожа покрыта сотней маленьких черных стежков. Немного расходившись, осмелился подойти к окну. Где-то за зданиями солнце уже успело опуститься за горизонт, но еще освещало большую часть неба, фиолетового неба.

25 июня.

Почти весь день бродил по палате один. Утреннего обхода не было, что нарушало обычный регламент. Завтрак принесли вовремя. На удивления для себя, поел. Через полчаса после еды принесли лекарства. Марк долго думал, рассматривая несколько белых таблеток и оранжевую капсулу, которые сиротливо лежали в ладони, но потом все же выпил. Захотелось спать, несмотря на то, что всю ночь проспал, как убитый. Лег у окна на пол, стянув туда одеяло и подушку. Звук открывающейся двери разогнал сон: медсестра принесла обед. Она аккуратно растормошила за плечо, указала на поднос с едой, забрала то, что осталось от завтрака, оставила новую порцию пилюль и ушла. Вид у нее был болезненный, как у человека, не спавшего несколько дней. Ел не спеша, долго гоняю по рту жидкую пищу. Банальные и привычные вкусы играли новыми красками, уже не помнил, когда последний раз обращал внимание на вкус. Губы саднило, не обращал на это внимания, боль нравилась. Хотелось снять бинты с рук, перевязку утром не сделали, и они сильно чесались. Воображение рисовало тысячи опарышей, которые копошились в его загнившей плоти и прогрызали свои ходы между мышцами и сухожилиями, отравляя тело отходами жизнедеятельности.