Страница 17 из 21
В городе проблема с водой действительно стояла очень остро, в пределах Парижа вода была настолько загрязнена нечистотами и различными отходами, в частности кожевенных мастерских, что ее рисковал пить только сумасшедший, потому население пило вино, на худой конец пиво, бражку или воду, доставляемую водоносами[22] из родников, которая стоила дороже вина.
«Водоносы, – сообщала Анна в письме к родным, – это мое спасение. Когда я прихожу домой, меня уже ждет ведро воды, которое я заказываю накануне, и по сравнению с тем наслаждением, которое я получаю, умывшись после рабочего дня, это стоит не очень дорого. Хозяйка мои купания не одобряет, парижан вообще нельзя назвать чистоплотными, моются они крайне редко.
– Анна, – говорит мне моя мадам Фраболо, – зачем вы так часто моетесь? Вы так всю красоту свою смоете.
Когда я пытаюсь ей рассказать о наших традициях в поддержании своего тела в чистоте, или пытаюсь объяснить медицинскую пользу наших бань, то она начинает возмущаться и говорит, что «ваши бани – это какая-то черная месса, Страшный суд и адские муки, где попеременно пытают огнем и холодом, секут до крови березовыми вениками с листьями, так что едва кровь не выступает». Ну, как здесь не рассмеяться!»
– Да что говорить о простых людях, – вставил Яков, – если по слухам их король Людовик XIV мылся всего два раза в жизни, причём исключительно по совету врачей, и мытье привело его в такой ужас, что он зарекся когда-либо принимать водные процедуры. Что, не верите? – подозрительно взглянул он на собеседников.
– Отчего же, – поддержал его доктор Капилло, – помнится, я читал воспоминания русских послов при дворе Людовика XIV, так они писали, что их величество Король-Солнце…, – и он сделал паузу, многозначительно оглядев всех присутствующих, – «смердит аки дикий зверь»!
Гримаса отвращения отразилась на лице братьев.
– А европейцы еще смеют считать нас варварской страной, – проворчал Яков. – Да у нас в одной нашей Одессе бань больше, чем во всей их Франции вместе взятой**.
«Иногда перед занятиями я бегаю к Сене, – делилась Анна в своих письмах, – мне так недостает нашего моря. К Сене можно спуститься по разным улицам, но я всегда выбираю улицу со смешным названием «Chat qui Peche»***, по слухам, это самая маленькая улица в Париже.
Она такая же старая, как и улица Huchette, на которой я живу, но с ней связана легенда об одном алхимике и его черном коте-рыболове, который вдруг взял и ожил после гибели. Жители этой улицы клянутся, что ночью часто видят этого кота, идущего по улице с рыбой в зубах, которую он только что выловил в Сене. Вы будете смеяться, но мне было так любопытно, что я тоже однажды решилась пройти по этой улице ночью, однако кота, увы, или к счастью, я так и не увидела».
Чтобы развлечь родных, Анна подробно описывала им жизнь Парижа, где трудно было соскучиться. До поздней ночи в городе царила яркая и колоритная жизнь: на улицах выступали шуты и дрессировщики, акробаты и канатоходцы, давали представления уличные театры и играли шарманщики.
«Представьте, здесь тоже есть свой Пале-Руаяль, – писала она, – знаменитый своими кафе, ресторанами и магазинами. Он гораздо больше, чем наш, и на верхнем этаже разместился целый мир развлечений – кабинеты для чтения, бильярдные залы и игорные дома. Иногда я захожу обедать в тамошнюю блинную, une creperie. Особенно мне нравятся блины из гречневой муки, их называют галеты. По пути в блинную растет самое старое парижское дерево[23], его называют робиния, но на самом деле, это простая акация, только наша акация пахнет гораздо сильнее».
После занятий и работы в библиотеке Анна мчалась домой, как на крыльях. Она знала, что в пансионе ее ждет новое письмо от Аркадия Константиновича, который писал ей письма каждый день. В них он рассказывал Анне о детях, делах в больнице, о здоровье отца и дяди. Его письма были сдержанные, деловые, но Анна научилась читать их между строк, а там сквозило его беспокойство о ней и его тоска. Анна так часто их перечитывала, что помнила все письма наизусть, и часто со стыдом ловила себя на том, что, думая о погибшем муже, все чаще видит перед глазами лицо доктора Капилло.
Ей хотелось написать доктору, что и она тоже скучает, что ей недостает их бесед, но вместо этого писала сухие, ничего не значащие письма.
«…Аркадий Константинович, при случае передайте, пожалуйста, господину Зоргенталю, что хотя, к сожалению, я не попала в Одессе на его концерт, орган я все же услышала. Это было в одной из самых старинных церквей Парижа St. Severin, внутри там очень красиво, витражи, арки, скульптуры святых, но самое главное там есть орган!
Я получила огромное, несравнимое ни с чем, удовольствие. Однако о его обещании я не забыла и надеюсь им когда-нибудь воспользоваться. Мой поклон ему. Недавно я узнала, что в Париж готовится к реконструкции**, старые кварталы будут сноситься, а узкие улочки расширяться, но пока никаких перемен, увы, нет. А как бы хотелось увидеть обновленный Париж!
P. S. Да, еще я хотела сказать, что в Париже много коровников и даже можно держать свиней! Представляете?***».
«Завтракаю я в пансионе, – писала Анна, – а обедаю чаще всего у папаши Трэн в маленьком ресторанчике неподалеку от Сорбонны, там подают отличные кушанья и напитки всего за двадцать су. Особенно мне нравится, как там готовят баранину с красными и белыми бобами, это очень вкусно».
Со стороны могло показаться, что пребывание Анны в Париже было сплошным праздником, однако это было совсем не так. Разнообразную и яркую парижскую жизнь она видела урывками и со стороны, так как времени на развлечения у нее совсем не было, но ей так хотелось, чтобы родные могли порадоваться за нее, думая, что она весело проводит здесь время.
На самом деле Анна вставала рано, наспех завтракала и бежала на занятия, а после допоздна, до самого закрытия, сидела в библиотеке. Зато занималась она блестяще и в университете ее уважительно называли «эта русская». Анна поставила перед собой цель, о которой никому не рассказывала, боясь сглазить: она хотела сдать экзамены экстерном и защитить диплом раньше срока. Это была сложная, почти невыполнимая задача, поэтому желающих присутствовать на защите ее дипломной работы собралось много, а в местной газете о ней даже поместили статью с фотографией, которую доктор Капилло и банкир Гурович с гордостью демонстрировали всей Одессе.
Возвращение Анны на месяц раньше срока стало полнейшей неожиданностью для всех и вызвало ликование, как среди ее родных, так и во всем больничном дворе. Все слышали об успехах своей землячки в Париже, гордились ею и с нетерпением ждали ее возвращения.
На вокзале ее встречали отец, дядя Яков и доктор Капилло с детьми. В этот раз взяли с собой и Лизу, девочка жалась к доктору, который держал ее на руках, и прятала на его груди свое испуганное лицо. Из подошедшего поезда стали выходить люди, но как ни вглядывались они в лица прибывших, Анны нигде не было видно. Никто не узнал в красивой, модно одетой молодой женщине, спускающейся по ступенькам вагона первого класса, скромную застенчивую Анну. Первым ее заметил и узнал Леня и на весь перрон раздался его мальчишечий фальцет:
– Смотрите! Вон мама! – и мальчик стремглав бросился навстречу молодой женщине. Лиза, пристально взглянув в их сторону, стала так отчаянно вырываться из рук доктора, что тот вынужден был спустить ее на землю и та, оттолкнув его, уверенно засеменила вперед.
– Лиза пошла! – ахнули мужчины разом, и поспешили за ней следом, чтобы успеть подхватить девочку в случае ее падения. Но Лиза и не думала падать, она уверенно ковыляла вперед и неожиданно все отчетливо услышали ее звонкий отчетливый крик:
22
Эта профессия просуществовала в Париже до 1910 года
*Банное дело в Одессе действительно было на высоте: к середине XIX века в Одессе работало более сорока «учреждений общественной помойки», как назывались тогда бани. Россия вплоть до 19 века, несмотря на все недостатки, была самым цивилизованным из европейских государств того времени.
** «Кот-рыболов».
23
Дерево это живет по сей день, и чтобы оно не упало, его подпирает бетонная плита.
* Работами по реконструкции Парижа через несколько лет займется префект барон Османн. Именно он придаст городу современный вид.
** Запрет на содержание домашних животных в черте города вышел только в 1829 году.