Фабрикант

Толпа росла, подходили люди из окрестных домов – почти все в селе работали на фабрике. Уже много больше сотни человек напирая друг на друга стремились к ограде купеческого дома. От возбуждения людей воздух был наэлектризован, как перед грозой, того гляди и ударит раскат грома.

– Нечего там бока мять, нам и здесь неплохо, – сказал стоящий рядом с Дятловым рыжебородый мужик со шрамом на лице.

Он достал из-за пазухи бутыль, заткнутую куском некрашеной ткани, вынул самодельную пробку и отхлебнул, запрокинув голову. Прозрачная струйка потекла по бороде, а затем по кадыку, спускаясь в вырез рубахи. В бутылке прилично убыло, рыжебородый оторвался от горлышка и вытер рукавом рот, глаза его слезились.

– Во, хорошо! На смену не пойду. Тут дела поинтересней будут. Держи, парень, – сказал он Дятлову и протянул бутыль. Тот немного подумал и, возбуждённый всеобщей истерией, приложился к бутылке. Водка обожгла горло, из глаз брызнули слёзы, но он пил, пока не закашлялся.

– Кольке не давай, он мал ещё, – сказал щедрый мужик.

– Я и сам не хочу, – ответил юноша и предупредил Дятлова: – Ты тоже не увлекайся!

– Я немного, чего уж теперь, – сказал Михаил и заорал: – Верни наши деньги!

На крыльце особняка появился высокий дородный мужчина, одетый по последней моде. Он демонстративно постучал дорогой тростью по ступеньке. «Кормилицын… Купец…», – прошелестело по толпе. Гомон смолк, стало тихо. Фабрикант откашлялся, оглядел людей строгим и надменным взглядом.

– Чего шумите? – крикнул он, когда тишина стала почти гробовой. – Глотку передо мной драть бесполезно! Ваша депутация у меня уже была. Я им всё сказал и вам повторю: расценок пересмотрен не будет. Те, кто получил расчётные книжки – возвращайтесь к работе, прочие могут идти на все четыре стороны! Беспорядки устраивать не позволю – полиция быстро на каторгу отправит! Расходитесь!!!

Он развернулся, громко хлопнула тяжёлая резная дверь особняка за его спиной. Минуту было тихо, затем всё взорвалось негодующим многоголосьем сотен людей. Толпа на площади росла – к ней присоединялись пришедшие на фабрику, но понявшие, что работы сегодня не будет. Бутылка рыжебородого ходила по рукам, кто-то принёс ещё.

– Пойдём, в лавке у Прокопа ещё возьмём, – предложил кто-то из забулдыг.

– А не будет тебе, Васька? На ногах уже еле стоишь, – поинтересовался рыжебородый.

– Тебе вина хозяйского жалко что ли? Тебя Разорёнов нанял его охранять? – Васька в хмельном кураже начал было распалять себя, но каторжное лицо собеседника, остудило пыл. – Пить со вчера начал. Сегодня на фабрику не ходил даже. Оштрафовали меня. По матери мастера обложил, потому что сил терпеть не было уже. Гнилья какого-то дали вместо пряжи, метров нет, дачка будет совсем мизер. Не выдержал.

– А пойдём! Не обеднеют эти, – рыжебородый неопределённо махнул рукой в сторону купеческого особняка. – Айда, братцы.

Лавка была заперта, на двери висел огромный замок. Прокопа-хозяина нигде видно не было. Мужики ловко сбили замок и пошли внутрь.

– Пойдём отсюда, – Коля потянул Дятлова за рукав. – Это не шутки уже.

– Не бойся, Колька, – сказал ему рыжий заводила. – У них не грех и забрать. Ты крутишься с малолетства, как волчок, чтобы вам с матерью ноги с голода не протянуть, а купец, вишь, морду воротит. Ему до нас дела нет. Сейчас такое началось – не остановишь. Лавку потом забудут.

– Правда, не бойся, – сказал запьяневший от голода и усталости Михаил. – Пускай купец делится. Не всё ему одному, нам тоже жить как-то надо. Еды возьмём, маму накормишь и впрок спрячешь. Никто тебя не выдаст. Хватит их терпеть, по справедливости всё должно быть, поровну.

Коля Бойцов только махнул рукой и пошёл за старшими, полагая, что они лучше знают, что делают. Вино расхватали в первую очередь, затем в карманы и за пазухи насовали съестного, сколько поместилось. Первым к выходу пошёл Васька, за ним его приятель, такой же пьяный. Как вышли, так и замерли – перед ними на коне возвышался полицейский урядник Степан Иванович.

– Что это у вас тут происходит, братцы? – спросил, строго нахмурившись, полицейский.

– Дык, отдыхаем, – ответил один, стараясь принять внятную позу, но не вовремя разобравшая его икота испортила всё впечатление.

– До непотребности упиваться зачем, спрашиваю? Вы что, лавку вскрыли? Вон замок валяется!

Степану Ивановичу перевалило за пятьдесят. Солидный возраст, да и мужчина он был солидный. Роста среднего, но плотный, кряжистый. Облачённый в полицейскую форму, он был ожившим олицетворением Закона – посягнуть на золочёные пуговицы с двуглавым орлом не решался никто, вот и обходился всегда отеческим наставлением. Вкупе с монументальной внешностью этого хватало. Держался он с людьми соответственно – солидно, неспешно, обстоятельно, и так привык к послушанию, что выехав в Тезино при сообщении о беспорядках даже оружие дома забыл. Урядник гордо подбоченился в седле, глаза его сверху вниз гневно сверкали на мужичков. Давно отработанная поза в подобных случаях действовала всегда. Он незаметно особым манером вдавил каблук сапога в бок коня, отчего тот зло фыркнул и затоптался на месте, поднимая пыль. Пьянчужки присмирели. Въевшийся инстинкт не позволял даже думать о неподчинении.

На крыльцо вывалились остальные и застыли на месте. Дятлов было дёрнулся бежать, но понял, что некуда – кругом люди. Полицейский грозно смотрел на притихших мужичков. «Сейчас всех арестует», – мелькнула у Мишки мысль. Он судорожно огляделся в поисках пути к спасению. Рядом пыхтел Коля. К нему то и обратился Степан Иванович:

– Коля, Коля… Ты зачем полез? Ведь на каторгу пойдёшь. Как мама без тебя?

– Чем мне её кормить? – спросил Бойцов с неожиданной злостью. – Честно заработать не могу, а жить надо. Или вы всех на каторгу отправите?

Он кивнул в сторону бушующей площади.

– Пусть у тебя душа за себя болит, а не за всех. Совестно должно быть, только жить начинаешь, а уже лавку ограбил, – сказал урядник наставительно.

– Ты лучше купцу о совести расскажи, – крикнул Михаил, осмелевший от вина. – Довёл людей своей жадностью!

Он сделал полшага вперёд и носком сапога зацепился за лежащий замок. Неожиданно для себя Дятлов нагнулся, поднял его и швырнул в полицейского. Попал сильно, точно в грудь. Степан Иванович дёрнулся от боли, конь под ним фыркнул и стал беспокойно перебирать ногами. Рыжебородый крякнул, выломал из забора доску и что есть мочи огрел урядника по спине, затем коня по крупу.

– Раскомандовался! – дурным голосом заорал он. – Скачи отсюда!

Этого удара полицейский не видел, поэтому спину обожгло резкой от неожиданности болью, но старая привычка в бою стоять до конца, удержала урядника в седле. Верный конь тоже не понёс в нежданный галоп, а отпрыгнул в сторону и тихо потрусил в сторону, но снова был развёрнут уверенной рукой. Степан Иванович попробовал нащупать оружие. Тьфу ты чёрт, дома же оставил! Тут остальные мужики тоже словно сорвались с цепи, бросились выламывать доски из забора и колотить ими и коня, и всадника. Тот понял, что эту битву не выиграть. Когда авторитет представителя закона перестал быть его щитом, то выяснилось, что на улице просто семеро колотят одного. «А ведь до смерти забьют», – пришла вдруг к Степану Ивановичу, который кое-как держался в седле под градом ударов летящих со всех сторон, простая и какая-то будничная мысль, словно речь шла не о его жизни, а о чье-то чужой.

Он что было сил пришпорил коня, которому тоже изрядно досталось, и, вырвавшись из кольца нападавших, во весь опор поскакал прочь из села. В след ему летел радостный хохот, свист и улюлюканье. В сознании только что произошедшее никак не укладывалось – это же просто дикость какая-то. Избивать полицейского урядника посреди села белым днём! Казалось, опора этого мира рушится и всё летит в тартарары.

Степан Иванович гнал коня в Кинешму, чтобы доложить о происшествии уездному начальству. По пути встретил семейство Коноваловых, которое за каким-то чёртом тоже потащилось в это треклятое Тезино. Он, конечно, посоветовал купцам носа туда не совать, но они не послушали. В Кинешме к его донесению отнеслись с крайней серьёзностью и тотчас доложили в губернское управление, в Кострому.