Отпускаю

 

«Я уже настрадался так, что больше страдать просто не способен»

(с) Энтони Бёрджесс

От смертной тоски есть у каждого

верное средство, —

есть такое и у меня.

Я убиваю в себе сердце, —

каждый день убиваю

свое сердце;

чтобы просто дожить до другого дня.

Только за ночь вырастает новое.

И болит,

и наружу рвется,

и все ждет чего-то —

но нетрудно умерить его азарт:

У меня есть звезды,

мне говорили — у меня в глазах

настоящие звезды, —

только я, просыпаясь утром,

закрываю глаза.

Здесь меня все любят, и все мне рады, —

ведь кому не нравятся ложь и лесть?

У меня есть правда —

настоящая, крепкая, чистая правда,

целая банка, —

но ее, горькую,

никто не ест.

...За окном строители землю рыли —

многие рвутся вниз;

да я тоже там был.

Но у меня есть крылья, —

настоящие, легкие, белые, дивные

крылья...

Иногда я вытираю с них пыль.

(с) Ракель Напрочь

 

Сколько я просидел так, не знаю. Отняв руки от лица, медленно, тяжело поднялся и подошел ко столу Сергеича, провел пальцами по старенькому дереву, осторожно присел в кресло. Помедлив, взял чистый лист бумаги и ручку. В этот раз, если что-то пойдет…

Сжал губы и прикрыл веки.

Если что-то пойдет не так…

Я приоткрыл глаза и ровным, разборчивым почерком, на своем родном языке быстро, уверенно написал: «Здравствуй, мама!».

Глянул на дверь. В коридоре послышалась какая-то возня. Мотнув головой, продолжил письмо.

Заполнил страницу, перевернул, вывел последнее: «…поверь, иначе я поступить не мог. Я не оставлю ее там одну. Это слишком страшно. Я не оставлю ее одну. Я не оставлю ее Ему!».

Аккуратно свернул записку вчетверо и спрятал в карман рубашки. Поднявшись с кресла, шагнул к окну, легко выдохнул. Сложил руки в карманы брюк, взглянул на серое дождливое небо. Я наконец-то понимал, в точности уверен был, как поступлю в любом исходе. Я четко знал, чего хотел, что могу сделать ради этого.

Сбить меня с пути было уже невозможно. Никому и Ничему. Я не был сумасшедшим.

Это придавало сил.

 

Я сидела на подоконнике, курила и пила чернющий кофе. Голова с самого утра раскалывалась так, будто в ней подрались слоны, сил было ноль. А дежурство, между тем, еще даже не началось.

Это все он… Это он вырвал меня из привычной, выстраданной колеи! Знал бы он, сколько боли принес этим своим «проходным» пиар-интервью. Ничего святого нет у человека…

А у меня? Кто ты такая, чтобы судить?

Никто.

Мне снился страшный, больной сон. Я видела Тома, снова видела Тома. Он бегал в каком-то огненном мареве и звал меня. Даже сейчас я помнила выражение его лица, искаженного ужасом и болью, застывшие в серых глазах слезы.

Тяжелый, чудовищный сон… Если я уйду, когда я уйду, что останется от меня? Вот я жила, и вот меня нет. Не будет и его, и воспоминаний, и снов о нем. Пустота?

Я не верила ни в Бога, ни в черта… Я была врачом до мозга костей. Я видела, во что превращается человек, мне приходилось бывать и в моргах, и на вскрытиях, я и сама проводила их. После увиденного невозможно поверить, что в разлагающемся, смердящем куске мяса может быть душа, когда-то была душа.

Верить приходилось разве что в фатум. Иначе как объяснить смерть человека от банального заболевания при выполнении всех необходимых мероприятий и то, как выживает тот, на ком даже врачи поставили крест и махнули рукой? Только судьбой…

Вспомнилась шутка: «— Я не верю в Дьявола! — Зря. Он в тебя верит…».

Затянулась сигаретой и медленно выпустила сизый дым через нос.

Я драко-о-о-он…

Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возник Сергеич в сопровождении Михалыча.

— Маргарита Александровна! Как Ваше ничего?

Сергеич был как-то неприлично возбужден для столь раннего часа. Тем более, что час до начала смены он всегда тратил на необходимый ритуал  — погружение в ненависть ко всему живому.

— Дышу! — отмахнулась я. — Мужики, а чего-то вы рано ко мне заявились, вроде на вечер условились?

— Михалыч, держи ее! — реаниматолог махнул рукою в мою сторону. — Она так не согласится.

— Э-э-э! — я резко соскочила с подоконника, выставила руки перед собой, зажав сигарету зубами, прошепелявила, — уфаш-шаемые коллеж-жи, фы шо уж-жумали?!

— Сзади держи, я сам все сделаю! — Сергеич скинул халат и принялся закатывать рукава.

— Константин Сергеич, коли Вы о вчерашнем, так я сгоряча ляпнула, че ж сразу насильничать?! — плюнула сижку в кофе, увернулась от рук сонного терапевта, пометавшись между мужиками, скинула туфли, запрыгнула на диван. — Давайте все обсудим и обговорим, интеллигентные же люди, блин?!!

— Лови стерву! — заорал Сергеич и сам прыгнул вперед, преграждая мне путь к двери.

— Ах ты ж, престарелый извращуга! — я пнула реаниматолога коленом в грудь и практически подскочила к выходу, но сзади меня уже ухватил воодушевившийся движухой терапевт.

— А давно я так не развлекался! — с шумом выдохнул Калинин.

— Рита, расслабься! — рычал Тен. — Я буду нежен!!!

— Смешно!  — ехидно заржал сзади тер, лапая меня за все стратегические места подряд. — Ты ж анестезиолог! Она так и так ничего не почувствует!!! — бородатый анекдот почему-то сильно развеселил терапевта.

— Главное, чтобы я почувствовал! — злился Сергеич. — Мы с тобой после поговорим! Снимай с нее шмотки!!! Рит, не беси меня!