Отпускаю

 

А потом он снится тебе — и всё,

От привычной жизни одни осколки.

Как пугали в детстве жестоким волком,

Только вместо морды — его лицо.

 

А потом он снится среди берёз,

Одинокий, ластится и смеётся...

Но в тебе тревога сияет солнцем:

Что-то в нём пугает тебя до слёз.

 

А потом он снится тебе — в лесу,

И его ухмылка блестит от крови,

А глаза спокойны, почти коровьи.

У тебя от страха свистит в носу.

 

А потом он снится тебе — опять,

Весь такой домашний, небрежный, нежный...

Так легко себя потерять в надеждах,

Что могла неправильно всё понять.

 

Но потом он снится тебе, хоть плачь,

Посреди раздетых зимой осинок.

Ты идёшь к нему, и в руках — корзинка,

На плечах алеет тяжёлый плащ.

 

А потом он снится тебе — чужим,

Кровь в его следах и на пальцах тоже,

От его ухмылки — мороз по коже...

В общем, все надежды — белёсый дым,

 

И потом он снится тебе — напав,

Озверело горло зажав зубами...

У тебя в руках расцветает пламя:

Револьверы спрятать себе в рукав

 

Так учила мать и учил отец.

 

...Выстрел грянет громом и стихнет сразу.

 

Посеревший, жуткий и пустоглазый,

Он ещё приснится тебе — мертвец,

Но зато живым не придёт ни разу.

 

© Дарёна Хэйл, 2016

Love Hurts  — Yiruma

 

Я так и сидела, уставившись в монитор, отказываясь верить увиденному, услышанному.

Что он задумал? Что имел он в виду? Снова эти его дурацкие шутки, в этот раз граничащие с самым настоящим, отборным садизмом… Знал ли он, что я увижу это интервью? Да…

Вот вам и английский джентльмен, вот вам и принц из сказки.

Конечно, я давно поняла, что он, будучи вознесенным фанатами и журналистами на недостижимый пьедестал, все же был обычным человеком, мужчиной, со всеми соответствующими страстями, пороками, желаниями… Да, он был удивительным, ярким, сногсшибательным существом. Он был в тысячу раз восхитительнее и бесподобнее любого из моих знакомых. Но он был просто мужчиной. Совершающим самые обычные ошибки.

И, ох, он был жесток…

Очевидно, что я разозлила его своим уходом, записками, написанными в гневе и отчаянии. И вот таким чудовищным, намеренно убивающим поступком он решил отомстить мне.

Ходи, Маргарита, оглядывайся теперь по сторонам, ведь я вернулся и в любой момент могу ухватить тебя за руку. Призрак надежды, тень ее, которую я навел над твоей головой, будут преследовать тебя, красавицу, еще долго-долго. Знаю, как ты презираешь себя за это.

Умно.

Я упала на спину, вытянула руки за головой, прикрыла глаза.

Если не накручиваю себя, если я опять не вижу того, чего нет… может, это просто аллегория, метафора? Может, это просто шутка, направленная на обожающих его фанаток?

Вряд ли он помнит. Да ну! Конечно, он не помнит! В Мексике на промо надеваешь сомбреро, в России говоришь о Чехове.

Да? И именно о той фразе, о гильотине, о Боткинской, о…

В дверь постучали, я подскочила как ужаленная и с испугом уставилась в темноту.

Дура! Вот же дура!

И застонала сквозь зубы.

Ты что ж, всерьез рассчитываешь, что он окажется на твоем пороге?!! Ох, мать… Аха, стоит такой, в одной руке — пакет с «Трухлявым пнем», в другой — два литра «Живулёвского» нефильтрованного! Откуда опять вдруг это пиво?!

Вот у Уилсона и спросишь! Идиотка! Знаешь, как про таких, как ты, говорят?

Как?

«Дай дураку хрустальный х*й — он и х*й разобьёт, и руки порежет!»

Взвыв, я доволоклась до двери, распахнула ее. На пороге стоял промокший Сергеич.

— Вечер добрый! — он мягко улыбнулся и протянул бутылку вина. — Чего хмурая такая?

— Неулыбочные сезоны в городе стартовали, вы не знали? — я приняла вино, посторонилась, пропуская начальника в студию. — Здрасьти.

— Здравствуй, — реаниматолог сбросил ботинки, несмело прошел к центру комнатушки.

— А чего это вы решили навестить мою скромную персону?

— С работы ехал, мимо… Решил заскочить.

— А, ну да, — согласилась я, — рядом же живем, всего в часе езды…

— Не ерничай! — приказало начальство, сбрасывая плащ. — Слушай, а я ведь не был в гостях у тебя в этой квартире?

Он обвел взглядом маленькую студию и приподнял брови:

— Ты смотрела «Настоящий детектив»?

— Нет… — пожала я плечами, бросая мокрый плащ на стул. — А чего там?

— Тогда неважно, — реаниматолог улыбнулся и снова прошелся взглядом по квартирке.

Я воровато оглянулась следом: из мебели лишь единственный стул и всё; на полу — обычный матрас, рядом с ним ноутбук, одинокая кружка и бутылка вина; кругом, повсюду, вдоль стен в беспорядке лежали на полу или стояли неровными стопками старые, потрепанные книги.

— Уютно, — выдохнул мужчина, — может, съездим в «Икею», прикупим тебе, скажем… стол?! — он глянул на меня потяжелевшим взглядом.

— Зачем? — я пожала плечами и упала на матрас перед ноутбуком, со злостью захлопнула ноут. — Он не нужен.

— Маргарита… — Сергеич тихо присел рядом. — Ты переехала год назад, нужно обустроиться, обрести хотя б шкаф.

— К чему? — я снова улыбнулась и подала товарищу единственную кружку с вином. — Мне не нужно.

Мужчина лишь тяжело вздохнул. Проведя пятерней по волосам, пригубил вино:

— Что с тобой? — он протянул руку, приобняв меня за плечи, привлек к своему плечу. — Как я могу помочь? Ты из-за Максимки убиваешься?