Отпускаю

Из груди моей почему-то вырвался сдавленный низкий смешок. Нехороший, отдающий легким безумием.

— И терапевта сориентируем, — злорадно обещала я все прелести отечественной карательной медицины. — Знаете, как ответственно ходят терапевты к пациентам, которые находятся на личном контроле дотошного невролога? Умереть потому что не хотят.

— Но… — женщина открыла-закрыла рот, а мне захотелось засунуть еб*ную Леводопу в ее гнилую пасть. — А зачем… да мы и сами…

— Ну как можно оставить такую замечательную семью без помощи социума!!! — всплеснув руками, я с силой ткнула рецептом в грудь внучки. — Комнату вымыть! Проветрить! Деда вымыть, нормально покормить, когти обстричь!

— Вымоем-вымоем… — закивал благоверный. — Хотя и вчера-то мыли, но еще вымоем!

Я медленно развернулась к мужику.

— Вымоем, — сглотнув, уже честнее выдавил он.

— А поскольку вы тут, погляжу, все прописаны, значит, и к поликлинике моей привязаны, так? — я попыталась улыбнуться максимально нежно, мужчина отшатнулся. — А следовательно, вся амбулаторная помощь оказывается нами. Я вам секрет открою, ведь и неотложка тесно с нами сотрудничает. Больше того, два главных «скоропомощных» стационара… моя ночная работа. Понимаете, к чему клоню? Помогать и вам тоже будем. «Изо всех сил». По высшему разряду. Классно, когда есть такой полезный «семейный врач»? Представляете, как я смогу у-про-стить вам жизнь, ага?

— Угу… — выдохнул мужик.

— Будем дружить? Или начнем обещанную переписку?

— Ну что вы уж сразу уж так уж…

— Я написал… — дед поднял на меня светлый, чистый, уже по-детски наивный взгляд. Протянул дрожащей рукою сложенный лист.

До скрипа сжав зубы, приняла бумагу, развернула.

«Я люблю тебя…»

Облизнув пересохшие губы, медленно сложила лист вчетверо, разгладила пальцами. Тихо сложила «письмо» в карман халата.

Присела перед дедушкой. Взяла его руки в свои:

— Михаил Андреевич, Вы прожили хорошую, длинную жизнь, простите нас всех за то, что с Вами сделали.

Я поднялась и, ухватив седую голову, прижалась губами к морщинистому лбу:

— Мне пора!

Не глядя на родственников, подхватила саквояж, вышла из квартиры. Хлопнув дверью, медленно сошла вниз по лестнице. 

А вывалившись из парадной, осела рядом же, на корточки, прижалась спиной к стене. Откуда-то из подсознания всплыла картинка прозрачно-ссохшейся дольки лимона. С побуревшей кожурой, с острой костью, словно бы вбитой в самое его сердце. Древний символ Солнца, жизни и верной, настоящей любви.

Это слишком, это слишком…

Пора бы завязывать. Хотя бы с домами. Кажется, когда-то давно я читала притчу о мальчике, спасавшем морских звезд во время отлива. Мол, всех не спасти, но для одной конкретной звезды его помощь была жизненно важна.

Ух-му… а потом спасенная звезда сдохнет во время очередного отлива или будет кем-то раздавлена, или, еще лучше, попадет в аквариум либо на стол какого-нибудь восточного гурмана, где сожрут ее живьем и по кусочкам.

Малолетний восторженный придурок, бросающий свой бесполезный вызов естественному отбору.

Бездельник, тешащий чувство собственной значимости, причастности.

Трясущейся рукой я достала подходящую к концу пачку сигарет и закурила. Через силу сглотнула подкативший к больному горлу ком.

И мы все придурки. Продлевающие чужую агонию.

Дебилы, с раздутым эго, с комплексом богов, героически мечущиеся вокруг падающих всюду трупов. Что ты спасаешь, для чего ты спасаешь, остановись, задумайся хоть на секунду!!! Оглянись на плоды своего святого труда! Возложивший свою жизнь на алтарь служения Человечеству, пожертвовавший всем ради чужого блага, замри на миг, посмотри вокруг.

Что ты видишь?

Отлив, аквариум, большое белое блюдо с распластанной на нем звездой…

Абсолютно бессмысленны были твои дни и ночи, напрасно ты убивал глаза, пытаясь познать все тайны мироздания, напрасно жег кожу антисептиками и истекал пóтом в операционной. Зря глотал собственное сердце, заходящееся страхом под холодный вой скоропомощной сирены.

Всё напрасно вокруг тебя. И всё бессмысленно в тебе.

Ты ошибся с дорогой в самом начале, а свернуть с нее уже не хватило ни сил, ни духа. Ты больше ничего не умеешь, кроме того, чтоб вечно воевать со смертью, с пациентом за его же жизнь и здоровье. Ты понимаешь, что если уж в твоем выборе и твоих руках нет смысла, то его нет тогда уж нигде.

Но признать это непросто. Для этого нужно быть храбрым, быть сильным. Признать, значит сознаться в безоговорочном поражении. А ты ведь у нас рыцарь, ты воин! Спаситель и воодушевитель.

Ссыкло ты в сияющих доспехах.

Страшно-страшно, пусто-пусто? 

Да, пусто. Но уже совсем-совсем не страшно. Просто тебе, бедняге, не рассказали правила игры.

Человечество обречено, было обречено, как вид, едва обрело мысль. И гибнет, так долго, протяжно гибнет теперь, изредка вспыхивая то здесь то там талантливой книгой, красивой песней, чистым стихотворением. Тонущими, впрочем, в повсеместной грязи.

Тьма накрыла нас с первым сказанным и написанным словом.

Тем страшнее аксиома: все они, все люди без исключения, от слесаря и сантехника до инженера и профессора-генетика, подходя к своему концу, проваливаясь в деменцию, пишут всегда одно. Всегда. Одно.

Сколько раз я принимала от таких вот дедушек и бабушек записку, где значились только эти слова?

«Я люблю тебя!»

«Я люблю»

Неужели в самом начале, в самой сути человека, и правда, была, есть любовь? Неужели это первое чувство, которое познает человек? Или помнит из чего-то «прошлого»? А потом оно стирается остальным букетом…

А потом выводят разное:

«Я хочу гулять»

«Я хочу машину»

«Я хочу торт»

«А лучше вы мне свой номерок напишите…»