Отпускаю

Прелюдия № 5 in D major — Д.Шостакович

«Со мной бывает трудно жить. Временами, не специально, но могу причинить боль. Иногда думаю, что я вообще опасен для людей. Опасно им находиться со мной рядом. Я их изматываю и делаю несчастными.»

(с) Раст Коул, «Настоящий детектив»

Прошел один год.

Грязное постельное белье, липкий пол, наваленное горами по периметру крохотно-душной комнаты тряпье, вонь явно переполненного испражнениями подгузника. Задернутые наглухо шторы. Запертое окно. На табуретке подле кровати — тарелка с покрывшейся коркой кашей. Засохший в ней таракан. Пустая кружка с прилипшим к ее треснувшей стенке кружком лимона. Раздавленная сушка.

Изможденное, анемично-серое, сухое лицо напротив меня. Изрезанное морщинами, навсегда замершее в гримасе растерянности, с почти беззубым ртом.

Старая фланелевая куртка, обнаженные худые ноги, покрытые синяками. Отросшие на четверть пальца толстые чернильные ногти.

Я сидела у постели больного и, подперев кулаком подбородок, слушала его версию происходящего. Старичок, сбиваясь и запинаясь, доказывал мне, что на дворе семнадцатый год, и за ним вот-вот придут люди в кожанках…

— И сколько вам лет? — вяло поинтересовалась я, разглядывая гипомимичное лицо, трясущиеся руки.

— Восемнадцать, — тихо, дисфонично-замедленно ответил старик

— Сколько будет сто минус семь?

— Три, — он неловко потянул за край пижамки вниз. Дрожащие пальцы коснулись загнутого пояса подгузника. Дед будто бы удивился находке. Причмокнул.

— Где Вы сейчас?

— На хуторе, под…

— Понятно. Часы рисовать не будем, — оборвала его я, — держи, дедуль, листок и ручку, — протянула ему предметы, — пиши предложение, где есть подлежащее и сказуемое.

— Не понял… — дедушка принял вещи, едва удерживая их в ходящих ходуном руках, поднял растерянные, подслеповатые глаза. — Я не понял.

— Предложение, в котором есть существительное и глагол, — помолчав, ответила я.

Да, психиатрические тесты на выявление деменции в таких случаях выглядят весьма бессмысленно и жестоко…

Старик опустил седую голову, по-детски несмело повернул бумажку в руке. Виновато застыл.

— Напиши мне любое предложение, любое. О чем ты сейчас думаешь?

Я обернулась на родственников, стоявших позади меня, изображавших в эту минуту самое искреннее участие и беспокойство.

— И давно он таков?

— Да дня четыре… — запинаясь, ответила внучка.

— Или пять, — добавил ее муж.

Я устало выдохнула и прикрыла глаза.

«Мрази…»

— Вы мне хотите сейчас сказать, что ваш дед подхватил особую, острую болезнь Паркинсона и свалился в глухую деменцию за четыре дня? — я встала и в упор подошла к внучке, уставилась на нее сверху вниз ненавидящим взглядом. — Врать не надоело? Сколько лет вы наблюдаете, как он скатывается в слабоумие, как он перестает узнавать даже вас, как он с каждым месяцем сковывается все сильнее?! Какое у него давление? Когда он последний раз был обследован? Хотя бы ЭКГ?!

— Доктор, — бравируя, начала внучка, — мы же без образования, нам почем знать, чего с ним?!

— А ума бегать и покупать подгузники и прикроватный туалет у вас хватило?! — не сдержалась я. — Хватило мозгов вызвать нотариуса на дом, переписать чужую собственность, пока «кора» бедолаги окончательно не уехала в далекие дали?! Так я вам скажу: его никто не смотрел с момента распада Союза!

— Но мы же… — бормотал мужик.

— Ваше дело лечить! Поучать она меня будет! — выкрикнула внучка. — Так вылечите его и сделайте, как было десять лет назад! Чтоб меньше ссался! Чтоб по ночам не кричал! Спать мешает дурак старый! Но чтоб лекарств поменьше! Мы против этой всякой вашей «химии», лучше БАДами и подешевле… Или гомеопатией… Ему расторопша хорошо помогает!

— А давайте я лучше вас гомеопатией полечу? — расплылась в улыбке я. — А деда вашего вы убили… Если оставить, как есть, через пять-шесть месяцев его навсегда прикует к постели, он перестанет разговаривать, потом глотать, потом дышать.

— Но как же Крит? — испуганно зашептал на ухо жене заботливый родственник. — У нас же путевка как раз тогда…

— Как же… А нельзя его в больницу? — нашла блестящее решение внучка, с надеждой воззрившись на меня. — Давайте в больницу! Там и уход, и всё! Иначе я жалобу напишу за неоказание! Статейки-то нужные мы знаем, кому надо позвоним еще!

Я отвернулась и выдохнула. Подойдя к посохшей сладким чаем и мочой табуретке, предложенной мне хозяевами квартиры, опустилась на нее, на коленке отписала три самых главных препарата. Назло. Да, ситуацию особенно не поменяет, да реки вспять не обернет. Но даст ему время.

А время конкретно на что я даю ему? Наглядеться на своих отпрысков? Еще терпеть их жалобы, ругань, полные усталости, презрения, звериной ненависти взгляды? Время заработать пролежни, ворочаясь в собственном говне?

Да купят ли они эти таблетки… Да будут ли давать их ему.

Но ты-то сделала, что смогла, верно? 

Ах, какая удобная, какая уютная мысль! Ох, как сладко тебе в ней всегда спится совестью!

А все ли?..

Бросила липкую ручку на пол. Резко поднялась, шагнула к отскочившей к бюро женщине. Занесла руку, словно хотела ударить. И перед лицом внучки полоснул воздух белый лист А4.

— Ч-че… — она скосила взгляд на бумагу, снова на меня.

— Вы ж, поди, не в курсе, что я тоже умею писать? И, представляете, точно такие ведь жалобы, — против воли, губы мои растянулись в язвительную улыбку. — Но опустим пока эту лирику. Я о вас знать не знала. Вы лично мне не нужны ни единой секунды. Нужна вам я. Вы позвали меня в свой дом и в свою беду. Вы просили о помощи. Я пришла, и помощь вы получаете. Купить. Давать. Я приду через десять дней. А потом еще через десять дней… — с наслаждением, какой-то болезненной глухой злобой я смотрела, как искажается брезгливым испугом лицо «заботливой». — И еще, и еще… пока не сдохну, ходить к вам буду… — голос мой простуженно осел в хрипотцу, — я знаю, как и когда заработает препарат. Я знаю, как обнаружить его присутствие в крови… — убедительно-жутко лгала я. — Более того, я оформлю ему инвалидность и пристрою ответственного соц.работника. Вдвое-ем ходи-ить бу-удем…