Отпускаю

— Брось, скучный, слезливый стих…

— Прочтешь?.. — актер, не выпуская из ладоней горячую кружку, оперся локтями на свои колени. — Мне интересно, что тебе в голову пришло.

«Как же я тебя ненавижу!»

— Какой выразительный взгляд… — восхитился Том. — Настраиваешься? Молодец!!!

«Ты в курсе, что я могу тебя отравить и не оставить следов?!»

Мужчина нарочито ласково улыбнулся.

— Ну, изволь… — спрятав дрожь пальцев в крепком сцеплении с чашкой, я откинулась в кресле. — Позволишь закурить только?

— Позволяю! — властно кивнув, гордо изрек Уилсон

— Режим знаменитого «божества» активирован? — через силу, насмешливо улыбнулась, прикуривая сигарету.

— О, нет! — Том быстро опустил взгляд и тут же, мгновенно вернул его мне. — «Мой» Бог давно бы поступил иначе…

Я вопросительно приподняла брови, выдыхая сизый дым в сторону.

— Но да, вероятнее всего, сейчас ты бы тоже курила… — мужчина загадочно улыбнулся. — Впрочем, я жду… Не томи, читай уже!

Товарищи… это полный трындец… Он че ваще, что ли?!

От томной улыбки вредного мужика, его раскованного движения, с которым он откинулся к спинке дивана, широко расставив ноги, очередной мой затяг попал куда-то не туда. На долгую секунду мне показалось, что дым полез у меня из глаз, ушей, носа. И закашляться было ну никак нельзя, и терпеть невыносимо…

Просто-напросто перестав дышать, я кокетливо опустила ресницы, нежно улыбнулась ковру, пытаясь справиться с резью в легких и голове.

Серенький. Красивенький серенький ковричек… Мяв…

— Марга…

— Стих старый!!! — внезапно вскинувшись, в упор уставилась на вздрогнувшего Уилсона. — Тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года выпуска!!! Автор Аполлон Григорьев!

С торжественным облегчением выпустила из себя сигаретный дым:

«Будь счастлива… Забудь о том, что было,

Не отравлю я счастья твоего,

Не вспомяну, как некогда любила,

Как некогда для сердца моего

Твое так безрассудно сердце жило.

 

Не вспомяну… что было, то прошло…

Пусть светлый сон души рассеять больно,

Жизнь лучше снов — гляди вперед светло.

Безумством грез нам тешиться довольно.

Отри слезу и подними чело.

 

К чему слеза? раскаянье бесплодно…

Раскаянье — удел души больной,

Твое же сердце чисто и свободно,

И пусть мое измучено борьбой,

Но понесет свой жребий благородно…

 

О, полюби, коль можешь ты, опять,

Люби сильней и глубже, чем любила…

Не дай лишь сердца силам задремать,

Живым душам бесстрастие — могила,

А на твоей — избрания печать.

 

Будь счастлива… В последний раз мне руку

Свою подай; прижав ее к устам,

Впервые и на вечную разлуку

В лобзаньи том тебе я передам

Души своей безвыходную муку.

 

В последний раз натешу сердце сном,

Отдамся весь обманчивому счастью,

В последний раз в лобзании одном

Скажусь тебе всей затаенной страстью

И удалюсь в страдании немом.

 

И никогда, ни стоном, ни мольбою,

Не отравлю покоя твоего…

Я требую всего иль ничего…

Прости, прости! да будет бог с тобою!»

Повисла гнетущая тишина.

Я затушила сигарету в давно выставленной Томом пепельнице. Залпом выпила весь чай. Дрогнувшей, холодной, как лед, рукой утерла губы. Медленно подняла на актера осторожный взгляд.

— Это ужасно… — выдохнул он. — Из того, что я понял… Это просто чудовищно…

— Зря ты так, — чуть расстроилась я, — человек старался…

— Я не о том, — Уилсон поднял на меня блестящие глаза, — очень тяжелый стих. Очень жаль героя… Вот так, любя, отпускать… Я даже думать не хочу... Почему я не слышал его раньше… Почему ты и именно сейчас прочла эту поэму… мне? Именно мне? Зачем люди так мучаются, Маргарита? В этом есть хоть какой-то смысл, скажи мне, загадочная русская душа?

Он как-то весь побледнел, поджал тонкие губы. Под кожей его прокатились крупные желваки. Мужчина опустил взгляд на свои руки, намертво вцепившиеся в кружку.

— Ну… Всякое бывает, — с трудом спрятав растерянность, сжав вместе крупно дрогнувшие колени, я мягко улыбнулась мужчине. — По крайней мере, прекрасно все это и понимаю, и представляю… Жизнь…

Том с легким удивлением уставился на меня:

— Ты бы тоже… смогла, вот так полюбив, отпустить любимого мужчину?

Он так прямо, так пронзительно и страшно, так бескомпромиссно посмотрел мне в глаза, что сердце снова ухнуло в пятки, и кровь оставила мое лицо, казалось, навсегда.

Ох, знал бы ты… Коли бы ты знал, мое Солнце…

Стиснув зубы, я, не отрываясь, смотрела на Тома, пока не поняла, что еще немного и…

— Смогла бы… — резко опуская взгляд, холодно отрезала я.

— Но как?! — Уилсон порывисто поднялся, шагнул ко мне. — Если кроме него больше нет ничего и никого? Если любишь по-взрослому, серьезно, «навечно»? Если нет никого, кем можно заполнить и вылечить сердце? Ваша классика говорит мне, что русские женщины после такого не живут! — Том резко отвернулся, прошел несколько нервных шагов по гостиной.

— Отпустить просто, — я не поднимала взгляда, — самое сложное начинается потом… запрещать себе вернуться и… запрещать себе умирать.

Собравшись с силами, все же посмотрела на мужчину.

— Сварганишь еще чаю? — я подарила ему самую беззаботную, самую легкую из всех своих улыбок.

Том, не мигая, смотрел на меня сверху вниз.

— Том?

Повисла очередная тяжелая пауза.

— Мне иногда кажется, что ты создана изо льда и камня…

— Принцесса Етунхейма? — я снова улыбнулась, пытаясь сгладить неприятную атмосферу, возникшую после этого дурацкого стихотворения.

— Я принесу тебе чай… — он склонился над столом и ухватил мою кружку.