Туманная река 3

— Как мило, что ты помнишь, что мой день Рождения совпадает с Новым годом, — пробормотала актриса.

— Показывай, кого тебе снова аист из Москвы принёс! — я скинул пальто и ломанулся в комнату, бить лицо московскому гастролёру.

Вроде бы мы по сценарию должны были где-то там драться, подумал я, зачем же откладывать лишнюю драку на потом?

— Как ты догадался? — залепетала Шевелёва-Шацкая, семеня за мной.

— Соседи сказали, — махнул рукой я, — у тебя такие тонкие стены, что они всё видят.

В комнате закутавшись по голову в одеяло, на меня смотрел глупыми и испуганными глазами Высоцкий.

— Ты умрёшь со смеху! Я прихожу домой, а он уже спит на моей тахте, — Надя-Нина забежала следом, — Я поливала его из чайника…

— Из этого? — я поднял чайник с пола, — ты понимаешь чудило, — я замахнулся эмалированным реквизитом на Лукашина-Высоцкого, — что я тебе сейчас этот чайник вобью в одно место! И ты у меня через весь Ленинград побежишь с этим свистком к своей Галечке истеричке! Не могла она один день потерпеть!

— Я тебя умоляю! — на моей руке повисла Шацкая.

— С наступающим! Ведите себя прилично! — пророкотал Володя, медленно соображая, что будет дальше.

— Это невероятное совпадение. Он тоже живёт на 3-й улице Строителей, 25, квартира 12, только в Москве, — скороговоркой выдала Надя-Нина, пока я пытался безуспешно освободиться из цепких рук актрисы.

— А это что? — я все же отдал чайник Шацкой и поднял с пола штаны, повертел их в руках и запустил ими в московского наглеца.

— А это мои штаны. Осторожней, помнёте! — Лукашин-Высоцкий с трудом выловил свои реквизитные брюки.

— Он с приятелями пошёл в баню. Там они выпили. Ты посмотри на него, — Надя-Нина улыбнулась, это означало, что я случайно попал в текст пьесы.

— Я ещё успею, — ко мне вдруг в голову вернулись настоящие слова из «Иронии» и я облегчённо выдохнул.

— Как играют натурально, — шепнул представитель министерства культуры Галине Сергеевне, — я уже подумал, что всё, придётся милицию вызывать.

— Вызовем на следующий спектакль участкового, — кивнула ему директор ДК.

— А хорошо звучит «По улице моей который год», — шепнула Ахмадулина Визбору, — приятная мелодия.

— Самое главное редкая, — усмехнулся бард.

— Наденька, прости меня. Я был неправ. Погорячился, — я вышел на сцену уже немного расслабленный, тем более удалось полистать сценарий, освежить память.

— Ничего. Молодец, что пришёл, — улыбнулась Шевелёва-Шацкая.

Так! Спокойно, крикнул я про себя, только что же текст был перед моими глазами! Склеротик!

— А этот твой москвич бесштанный ещё здесь? — я снял и бросил на пол пальто, что-то мне стало в нём очень жарко.

— Не выставлять же его на улицу! Первый самолёт только в семь утра, — Шацкая в момент поняла, что я снова забыл свою роль.

— Прекрасно, — я вошёл в комнату, — музыку слушаете, Бони Эм. Слышь ты, гастролёр, за преклонение перед западом у нас, между прочим, десять лет дают!

Бог мой, что я плету, пронеслось в голове.

— Присоединяйся к нам, — совсем растерялась Надя-Нина.

— Жулики и воры — пять минут на сборы, — вырвалось случайно из меня, — значит так, до аэродрома дойдёшь пешком. И не забудь свой чемодан с веником! А то ведь я её знаю, она кулёма потом в Москву тебе этот гербарий привезёт. Что у вас там, в столице, веники для бани дефицит?

— Если вы любите женщину, вы должны доверять ей, — Лукашин-Высоцкий побледнел.

— Что ты мне доктор тут шлифуешь! Испортил мне свадебную, новогоднюю ночь! — я платочком промокнул свой лоб, — я уже можно сказать лимузин для церемонии заказал! Кольцо с бриллиантом и билеты в Париж! Да я тебя сейчас в окно выброшу!

Я ринулся на Высоцкого, лихорадочно вспоминая, кто кого по сценарию должен был победить.

— Только драки тут не хватало, а-а-а! — завизжала что есть силы Шацкая.

Мы с Володей обнялись, как два борца вольного стиля, я резко сделал ему подножку и мы с громким шумом грохнулись на пол.

— Ты что ополоумел, — прошептал Высоцкий, — это я тебе руку ломать должен, а не ты мне позвоночник.

Мы прокатились из одной части сцены в другую.

— А-а-а! — заорал я диким голосом, и расцепил наши объятья, — он мне руку сломал! Редиска!

— Проси у неё прощения, — Лукашин-Высоцкий вскочил и поставил свою ногу мне на спину.

— Почему это мы на "ты"? — у меня в голове снова всплыли забытые слова пьесы.

Наконец-то обругал я свою дырявую память. Шацкая с Высоцким облегчённо улыбнулись.

— Ты побеждённый! — обрадовался без всякого актёрского позёрства Володя.

— Какой у вас импульсивный Ипполит, — прошептал товарищ из министерства, — Хорошо, что ему руку сломали. Не будет в следующий раз людей из окон выбрасывать.

— Уволим, — согласилась директриса, — за хулиганство.

Когда Высоцкий заиграл на сцене «Я спросил у ясеня», на бедного Витюшу, без двух минут члена союза писателей накатили старые забытые чувства к его космической Мэри, молоденькой медсестричке из Бурденко.

— Где моя любимая, Ты скажи, где скрылась, Знаешь, где она, — повторял он про себя красивые строчки, и слезы сами катились у него из глаз.

— Конец новогодней ночи, завтра наступит похмелье. Пустота. Самое интересное, что вы оба знаете, что я прав, — сказал я свои предпоследние слова в пьесе.

Сейчас осталось напомнить Володе про модуляцию в финале после первого куплета, а то Толик за кулисами сыграет одно, а Высоцкий другое. Ведь концовка запоминается больше всего!

— Куда ты идешь? Простудишься! — глаза Нины Шацкой говорили, вали уже со сцены, надоел.

— Может быть, я хочу… Простудиться и умереть, — я развернулся перед прихожей и неожиданно взял Высоцкого за грудки.

— Напоминаю, модуляция сразу после первого четверостишия, — прошептал ему я, — Мы ещё встретимся! — сказал я громко в зал, — на узкой дорожке!

И я, наконец, перестав мучить партнёров по спектаклю своей бездарной игрой, удалился за кулисы.