Туманная река 3

— Это значит глупыш, кто-то тобой заинтересовался из ЦК, Федин так просто сам звонить не будет, — редакторша «Пионерки» положила голову на плечо своему очень юному Жюль Верну.

Санька Земакович посмотрел пару минут начало спектакля из-за кулис. Усмехнулся, когда увидел, как Богдан за ширмой, сидя на корточках, подсказывает шёпотом слова Лизе. И прошёлся до гримёрки, где учила текст Маша Ларионова.

— Волнуешься? — спросил он.

— Может быть, — неопределённо ответила она.

— А я стихи сочинил для тебя, — Земакович встал, как бронзовый памятник Дюку в Одессе, — льёт ли тёплый дождь, падает ли снег, я в подъезде возле дома твоего стою.

— И? — не поняла его девушка.

— Всё пока, — улыбнулся Санька.

Тут в комнату залетел Бураков.

— Зёма, обалдуй, нам на сцену пора! — схватил он друга за руку и вытащил из гримёрки.

На сцене погас весь основной свет, и лишь луч прожектора выхватил Лукашина-Высоцкого, который обращался к зрителям, ехать ему в баню или нет. В это время мы с друзьями развернули лукашнскую фамильную ширму другой стороной, на которой были нарисованы банные веники и тазики и выставили её на передний план. Потом мы занесли маленький столик с пивными кружками с морсом из буфета. Я — Павел, как и договорились, сел полностью закутанный в простыню спиной к залу. Вадька и Санька в простынях с голым торсом, или Миша и Саша по сценарию, расселись один слева, другой справа. Вадька-Миша лихорадочно сжал в руках портфель, из которого он должен был доставать бутылки с водой вместо водки. Наконец в зале полностью погас свет, и Высоцкий уселся между моими друзьями, тоже закутавшись в простыню.

— Слушайте внимательно, я буду подсказывать текст, — прошептал я, — только попробуйте мне наотсебятить!

— Ванная в каждой квартире — это правильно, — с деревянным перепуганным лицом сообщил Вадька-Миша, — это цивилизация.

— Но сам процесс мытья, который в бане выглядит, как торжественный обряд, в ванной просто смывание грязи, — почему-то вместо Вадьки продолжил фразу растерянный Санька.

— Балбесы! — зашептал я, — вы всё перепутали!

Высоцкий, понимая, что спектакль покатился ко всем чертям, отпил из кружки бутафорского пива, за ним то же самое повторили мои друзья.

— Перепутал ты всё, балбес Санька! — Вадька-Миша автоматически достал из портфеля бутылку водки.

— Ты что её родил? — Санька вспомнил, что-то такое из сценария.

— Жена, — задумался Вадька.

— Жена родила? — удивился Земакович, — тогда разливай.

Вадька откупорил бутылку и тут я понял свой косяк. Я забыл на столик выставить дополнительные пустые кружки. Бураков махнул рукой и добавил бутафорскую водку в пиво.

— Да, как тут не прекрасно, но мне пора, — пролепетал Лукашин-Высоцкий, покосившись на кружки с ершами, — Кстати, Павлу больше не наливайте, а то ему сегодня лететь в Ленинград.

— Сейчас только по одной выпьем, за Ленинград, — сказал Вадька-Миша, — за мою жену, и за твою женитьбу.

Актёры по новой выпили. Высоцкий понял, что чем быстрее он впадёт в состояние сценического бессознательного опьянения, тем быстрее закончится эта нелепая сцена.

— Кстати расскажи, как ты с ней познакомился? — вспомнил Санька ещё что-то из сценария.

— С кем? — пьяно спросил Лукашин-Высоцкий.

— С Надей, — выпалил Вадька, — то есть с Галей. Очень имя редкое, никак не могу его запомнить.

— Я холостой, — растерялся Володя.

— Тогда за холостую жизнь, — обрадовался Санька, — э-э-э, — забыл он, как Вадьку зовут по роли, — роди ка нам ещё бутылочку, приятель.

Вадька достал бутафорскую водку и разлил её уже по пустым пивным кружкам.

— Давайте к финалу сцены переходите, — зашептал, психанув я, — все равно всё переврали.

— Ну, Галка, будь здорова! — произнёс Лукашин-Высоцкий и опрокинул последнюю порцию воды-водки.

И чтобы не видеть больше этого позора он лёг на маленький столик, закрыв лицо руками.

— Ты помнишь, кто из нас сегодня летит в Ленинград? — спросил пьяно Вадька-Миша.

— Да, — кивнул головой Санька, — он.

Земакович похлопал по спине «пьяного» Высоцкого.

— А, Павел? — растерялся Вадька.

— Какой Павел? — удивился Санька, — а, этот! Сдадим его в медвытрезвитель.

— А может наоборот, — заупрямился Вадька, — Павла в Ленинград, а Женю в медвытрезвитель.

— Не! — отмахнулся от глупой идеи Земакович, — из медвытрезвителей самолёты не летают.

— Железная логика, — согласился с другом Бураков.

Они приподняли Высоцкого под руки, и повели его за кулисы.

— Куда вы меня несёте? — пробормотал Лукашин-Высоцкий.

— Куда, куда? — растерялся Санька, — жениться вот куда.

— Погоди! — остановился Вадька, — хорошо, что мы его помыли.

— Молодцы, — похвалил директрису товарищ из министерства, — очень злободневную тему высветили, пьянство в новогоднюю ночь. Это же просто кошмар какой-то, выйти на улицу нельзя. То в одном сугробе человек лежит, то в другом. А вот к этому товарищу, который ни слова не сказал на сцене, я бы к нему повнимательней пригляделся.

— Проработаем на ближайшем собрании, — закивала Галина Сергеевна, — возьмём на поруки.

— А не плохое кино из этого может получиться, — шепнул Гена Шпаликов своему другу Андрону Кончаловскому.

— Камера медленно отъезжает, и мы видим бесчисленные светящиеся окна жилых домов, а на переднем плане летят большие медленные снежинки, — поддакнул Андрон.

— Тогда из ваты придётся снежинки делать, — пробурчал Тарковский, — иначе объектив залепят.

Ну, вроде всё! Сейчас роль свою оттарабаню и конец спектаклю, подумал я, выходя из-за кулис. У девчонок роль плёвая, пять слов, самая сложная баня — позади.

— Здравствуй, — встретила меня в прихожей Надя Шевелёва, она же Нина Шацкая.

И вдруг я случайно окунулся в лучистые глаза актрисы и понял, что ни строчки из пьесы вспомнить и не могу. А секунды то тикают, нужно же что-то ляпнуть!

— С Днём Рождения дорогая, — я поцеловал Шацкую в щёчку.