Смерть в Миракл Крик

Мэтт как будто почувствовал покалывание в отсутствующих пальцах, почти ощутил тонкую сигарету «Кэмел» между ними.

– Я? – он понадеялся, что его усмешка не выглядела такой же искусственной, какой ощущалась. – Я столько раз видел на рентгене легкие курильщиков, что не стал бы курить под угрозой смерти.

Она улыбнулась. К счастью, она пыталась его умаслить и не стала требовать более однозначного ответа. Она взяла что-то со стола и неторопливо вернулась к нему.

– Вернемся к Элизабет. Вы когда-нибудь видели, чтобы она била Генри? Причиняла ему какой-либо вред?

– Нет.

– Вы видели, чтобы она кричала на сына?

– Нет.

– Следы плохого обращения? Лохмотья, вредная еда – хоть что-то?

Мэтт представил себе Генри в дырявых носках с пачкой «Скиттлз» и рассмеялся. Элизабет никогда не позволила бы ему попробовать что-либо не органическое, с красителями или сахаром.

– Определенно нет.

– Наоборот, она очень много усилий вкладывала в заботу о Генри, можно так сказать?

– Наверное, да, – Мэтт приподнял брови.

– Она проверяла его барабанные перепонки отоскопом перед и после каждого сеанса, верно?

– Да.

– Другие родители так не делали, верно?

– Нет. То есть, не делали.

– Она читала ему книги перед сеансами?

– Да.

– Она делала ему домашние перекусы?

– Да. По крайней мере, она так говорила.

Шеннон взглянула на него, склонив голову на бок.

– Элизабет готовила все сама, потому что у Генри была сильная пищевая аллергия, так?

– По ее словам, да.

Шеннон подошла ближе и склонила голову на другой бок, словно изучая абстрактную картину, у которой она не может определить, где верх, а где низ.

– Доктор Томпсон, вы обвиняете Элизабет в том, что она лгала об аллергии Генри?

Мэтт почувствовал, как у него покраснели щеки.

– Не обязательно. Я просто не знаю, что было на самом деле.

– Что ж, позвольте мне это исправить, – Шеннон передала ему документ. – Расскажите, что это.

Мэтт просмотрел бумагу.

– Это результаты лабораторных исследований, подтверждающие, что у Генри сильная аллергия на арахис, рыбу, морепродукты, молочные продукты и яйца.

Эйб посмотрел на него и покачал головой.

– Попробуем еще раз. Элизабет давала Генри домашние снэки, которые точно не содержали аллергенов, так?

– Похоже, что это так.

– Вы помните тот случай с арахисом, на который у Генри самая сильная аллергическая реакция?

– Да.

– Что произошло?

– У ТиДжея руки были в арахисовом масле, он ел сэндвич. Когда он входил, чуть-чуть масла осталось на ручке люка. Генри схватил ручку за то же самое место, но Элизабет, к счастью, это заметила.

– Что она сделала?

Она дико заорала: «Генри может умереть!» И вела себя так, словно коричневое пятнышко перед ней – это страшная кобра. Но разве такое описание не сыграет на руку адвокату Элизабет, создавая образ заботливой матери?

– Элизабет попросила мальчиков вымыть руки, а Пак вымыл комнату, – сказал он, стараясь, чтобы прозвучало обыденно, но это не была обычная ситуация, Элизабет требовала, чтобы ТиДжей почистил зубы, умылся и даже переоделся.

– Если бы Элизабет не заметила арахисовое масло, что бы произошло?

Шеннон еще не закончила говорить, как Эйб встал, скрип его стула по полу провозгласил протест буквально как труба.

– Возражаю. Если это не призыв к спекуляциям, то что тогда?

– Ваша честь, небольшое отступление? Обещаю, это кое-что даст, – сказала Шеннон.

– Только быстрее. Протест отклонен, – ответил судья.

Эйб сел и подвинул стул, ножки стула ударились о пол с тем же звуком, с каким хлопает дверью вздорный подросток. Шеннон улыбнулась Эйбу, как может улыбнуться довольная мама, а потом повернулась к Мэтту.

– Еще раз, доктор, что бы произошло, если бы Элизабет не заметила, как Генри коснулся арахисового масла.

– Трудно сказать, – пожал плечами Мэтт.

– Давайте подумаем вместе. Генри кусает ногти. Вы же это видели, верно?

– Да.

– Получается, вероятнее всего во время сеанса арахисовое масло попало бы ему в рот?

– Наверное, да.

– Доктор, учитывая тяжесть аллергии Генри на арахис, что бы произошло?

– Дыхательные пути отекают и закрываются, становится невозможно дышать. Но у Генри есть Эпипен, эпинефрин, он предотвращает реакцию.

– Эпипен был в камере?

– Нет. Поскольку еду проносить нельзя, Пак сказал Элизабет оставлять лекарство снаружи.

– Сколько времени занимает снижение давления и открытие люка?

– Обычно Пак медленно снижал давление, чтобы избежать неприятных ощущений, но это можно сделать и быстро, где-то за минуту.

– Целая минута без воздуха. Если вколоть эпинефрин позднее, чем через минуту, он может не помочь?

– Маловероятно, но да, это возможно.

– То есть, Генри мог умереть?

– Сомневаюсь, – вздохнул Мэтт. – Я мог провести трахеотомию, – он обернулся к присяжным. – Можно сделать небольшой надрез в гортани, чтобы обойти обструкцию дыхательных путей. В экстренном случае это можно сделать даже шариковой ручкой.

– У кого-нибудь внутри была шариковая ручка?

– Нет, – Мэтт почувствовал, как снова покраснел.

– И скальпеля у вас, наверное, тоже не было?

– Нет.

– Получается, Генри мог умереть? Была такая вероятность, доктор?

– Очень небольшая вероятность.

– И Элизабет это предотвратила. Убедилась, чтобы этого точно не могло произойти, верно?

– Да, – со вздохом пришлось сказать Мэтту. Он ожидал логичного следующего вопроса: «Если Элизабет желала Генри смерти, разве не проще было просто не заметить арахисовое масло?». Он бы ответил, что нет, и повторил бы, что риск смерти Генри в этом случае был ничтожно мал, никакой гарантии, в отличие от варианта со всполохом пламени прямо в лицо. Но Шеннон этого не спросила; она переводила взгляд с присяжных на Элизабет с выражением лица милой тетушки, и ожидала, что все сами сделают выводы. Мэтт заметил, как лица присяжных смягчились. Он видел, как они смотрели на Элизабет, ее все еще невозмутимое лицо, и думали, что может, она не холодная и бесчувственная, а просто устала? Слишком устала, чтобы пошевелиться.

Словно чтобы подкрепить мысль, Шеннон сказала:

– Доктор, вы же говорили Элизабет, что никогда не встречали такой заботливой матери, как она?

И правда, он это говорил. Только он хотел ее упрекнуть, сказать, чтобы она наконец расслабилась. Объяснить, что она от опеки уже перешла к тотальному контролю. Обращалась с сыном как с марионеткой. Но что он мог ответить? Да, я это говорил, это был сарказм, я ненавижу заботливых матерей? Наконец он ответил:

– Да. Я думал, что она много сил тратит на то, чтобы изображать, будто заботится о Генри.

Шеннон уставилась на него, уголки ее губ медленно поползли вверх, словно она что-то придумала.

– Доктор, мне интересно вот что. Вам нравится Элизабет? В смысле, до происшествия. Она вам нравилась?

Мэтт восхитился блестящему вопросу Шеннон, не имеющему правильного ответа. Если он ответит: «Да, она мне нравилась», это еще сильнее очеловечит Элизабет. А если скажет: «Нет, она мне никогда не нравилась», он выставит себя пристрастным.

– Я толком ее не знал, – ответил он наконец, после чего Шеннон улыбнулась прощающей улыбкой матери, которая решила спустить с рук своему малышу явную ложь.

– А как насчет, – она оглядела публику, как комики стенд-апа осматриваются в поисках жертв, – Пака Ю? Как вы думаете, ему нравилась Элизабет?

Что-то в вопросе заставило Мэтта поморщиться. Может, тон Шеннон – слишком обыденный, искусственный, словно вопрос ничего не значил. Словно ответ ее не интересовал, ей просто нужно было ввернуть имя Пака, когда никто не ожидал.

Мэтт ответил тем же ничего не значащим тоном:

– Я плохо разбираюсь в эмоциях других людей. Спросите лучше самого Пака.

– Разумно. Позвольте спросить иначе: он когда-либо говорил что-нибудь плохое об Элизабет?