Страница 17 из 45
— Стоит тебе оказаться в свете, как ты снова станешь чужой.
И все же продолжаться так до бесконечности не могло, Химэгими заставил Сайсё уйти, а сам, вновь почувствовав себя мужчиной, отправился туда, куда его призывали дела.
Все так и шло, но в десятую луну, когда для Химэгими настало время снова скрыться в «тихой обители», вдруг оказалось, что это вовсе не нужно. Химэгими не мог взять в толк — отчего так, вставал и ложился в беспокойстве. Поскольку на этот раз ему не потребовалось уединяться, он оставался у Удайдзина. Ённокими выглядела необыкновенно благородной и изящной. Поскольку Химэгими находился здесь, Ённокими оставила все другие заботы, она вздыхала и не отходила от него. Смотреть на это было очень трогательно. Считая, что он уже совсем скоро покинет этот мир, Химэгими разговаривал с ней сердечно и ласково, что приводило Удайдзина в радость и умиление, так что он побеспокоился заказать молебны, всеми силами стараясь помочь им.
Ённокими была снова в тяжести. Поскольку со времени первых родов прошло совсем немного времени, она стеснялась своего положения и никому не признавалась.
Поскольку Химэгими так долго находился в доме Удайдзина, Сайсё, который был вынужден скрывать свою связь с обеими возлюбленными, мог бы утешиться «у той сосны морской, что в Оёдо…»,[14] но понимая, что кругом так много посторонних глаз, он даже не мог написать откровенного письма, и мучился от тоски.
Наступила двенадцатая луна. Химэгими не чувствовал себя настолько плохо, чтобы оставаться в постели, но выходил лишь для того, чтобы навестить отца. Он почти перестал есть и сильно похудел, от одного вида мандаринов или апельсинов его тошнило, а отец пребывал в сильном беспокойстве, заказывая все новые и новые молебны. Химэгими в глубине души стал осознавать, что так, наверное, чувствует себя женщина, носящая ребенка, и, похоже, вид Ённокими служил тому подтверждением. Химэгими был несказанно расстроен — теперь он знал наверняка, что ему придется бесследно скрыться, он не знал, как ему быть, к тому же не было и человека, с кем бы он мог посоветоваться. Может, открыться родителям? Но это так стыдно. Что они подумают? Или признаться Сайсё, чтобы решить все вместе с ним?
В разлуке с Химэгими любовь Сайсё становилась, между тем, все сильнее, он тосковал и печалился, прятался от людей и чувствовал себя безмерно одиноким. Химэгими находил его жалким, но теперь они были связаны такими прочными нитями, что распрощаться с ним было невозможно. Они встретились в доме на Шестой линии и хотя Химэгими было неловко открыться, поскольку он привык вести себя по-мужски, он сказал, несмотря на стеснение:
— Я всегда испытывала беспокойство по поводу нашей связи, и вот теперь признаюсь: случилось нечто ужасное.
Сайсё был ошеломлен услышанным, заливаясь слезами, он стал говорить о том, как любит ее.
— Раз уж случилось так, сделаем, как я тебе говорил с самого начала — невозможно сопротивляться, когда нашей судьбой повелевает Бог любви. Твой нынешний облик невыносим для нас обоих. Ты ведь знаешь сама: пока мы молоды, нам легко видеться — будь то во дворце, или еще где, но когда мы оба войдем в возраст и станем настоящими сановниками, мы, за исключением особых случаев, не сможем встречаться даже в то время, когда мы оба будем во дворце, и ночных дежурств тоже больше не будет. И дома увидеться будет тоже совершенно невозможно, всегда придется опасаться, что нас заметят, желание видеть друг друга никогда не исполнится, а это все равно, что умереть. Сделай так, как я прошу! Если ты останешься для всех мужчиной, как мы будем жить?! Подумай об этом, — произнес Сайсё.
Химэгими было очень больно — он свыкся с тем, что он такой, как он есть, если же принять женский облик — ведь так не хочется, чтобы узнали о его тайне! — тогда придется исчезнуть, не сказавшись даже отцу с матерью, а они станут горевать, вот ведь несчастье какое.
— С тех пор, как я осознал свою непохожесть, я твердо решил покинуть этот мир, я остаюсь здесь лишь потому, что родители станут печалиться. Ты сумел понять меня. Мне ужасно жаль, что я не могу распутать этот узел сам, — сказал Химэгими. Он был так пленителен и красив — было просто невозможно представить себе, что он может быть обеспокоен хоть чем-то, но на самом деле он был совершенно потерян. Закрывшись рукавом, он заплакал.
Было очень странно и непривычно знать, что Химэгими — не мужчина, но поглядеть на него повнимательней — ни в чем не уступит любой красавице с ее распущенными волосами, стелющимися по полу. После того, как Сайсё понял, что имеет дело с женщиной, она стала ему бесконечно дорога и близка.
— Конечно, я понимаю о чем ты говоришь, но ведь так предначертано самой судьбой, — плача, он стал утешать ее, повторяя, что нужно немедля принять женский облик и скрыться.
И вправду, думал Химэгими, оставить все, как есть, нельзя, нужно сделать именно так, как говорит Сайсё. В то же время его преследовали образы привычного и столь милого ему мира — воспоминания, которые невозможно избыть. Что до Сайсё, то он льет столько слез, говорит столько слов — видно, что любовь его глубока, — так казалось Химэгими…
Когда Сайсё разлучался с Химэгими, он писал ей множество любовных посланий, но все же он любил не ее одну. Он виделся с Ённокими, не таясь от Химэгими, но он не мог посещать ее открыто и избегал посторонних глаз. Он посещал ее тайно, она была беременна от него уже во второй раз, и это означало, что их связь очень прочна.
«Пусть он без ума от меня. Пусть даже я оставлю все должности и ранги и скроюсь в горах, где затеряется мой след, пусть я откажусь от этого мира, чтобы предаться молитвам о будущей жизни — мне это не горько. Но Сайсё изменчив и непостоянен. Как положиться на него? Жить с ним взаперти — а ведь мне суждено затворничество — быстро наскучит. У него переменчивое сердце, он слишком обольстителен, влюбчив и сластолюбив, сейчас он вроде бы любит меня без памяти, но все же он постоянно бывает вместе с Ённокими, он любит ее всерьез. К тому же теперь он станет думать, что я принадлежу только ему, он успокоится, привыкнет ко мне, и, как водится, настанет время, когда я увижу, что он охладел, и как больно мне будет тогда, каким посмешищем я стану! Мне боязно сделать так, как говорит Сайсё, но сейчас я все равно не могу оставаться в обществе, и мне придется скрыться хотя бы на время» — решил Химэгими.
Ему было печально видеться с родителями, и грустно бывать при дворе; прежде он находил эти встречи такими обыкновенными, но теперь, когда он понимал, что так продлится всего месяц или два, даже легкое дуновение ветра было ему грустно и бесконечно тоскливо.
Сайсё не догадывался, что у Химэгими на уме — он-то полагал, что теперь Химэгими уж точно принадлежит ему и он сможет запереть ее, так что его сердечное волнение несколько улеглось. Ённокими же волновалась и грустила из-за своей новой беременности — даже в обычное время она ни с кем не могла поделиться, а теперь ее положение было так печально, что и рассказать невозможно; ей оставалось только вздыхать.
«Зимними ночами мне так одиноко», — думала она.
Она ничего не сказала прямо, но когда Сайсё увидел, как она благородна, слаба, красива и обворожительна, он ощутил необычайную любовь к этой женщине, которая уже давно пленила его сердце. Когда Химэгими станет жить с ним, зачем тогда будет скрывать свои отношения с Ённокими? Так, мечтая об обеих женщинах, он разволновался, предвкушая счастье и наслаждение, и, как когда-то принц Гэндзи, оросил слезами оба рукава — так переполняли его чувства.[15] Поскольку ему было обидно, что Ённокими считает его слишком холодным, он шел на всяческие ухищрения, чтобы встретиться с ней.
14
Строки из стихотворения, помещенного в «Исэ моногатари».
Перевод Н. И. Конрада
15
Имеется в виду стихотворение из главы «Сума» «Гэндзи моногатари»:
Перевод Т. Л. Соколовой-Делюсиной