Страница 16 из 45
Так все и шло. Сайсё следовал за Химэгими даже во дворце, будто став его тенью. Не имея возможности скрыться, Химэгими попрежнему избегал встреч наедине, к чему его склонял Сайсё, но речи Химэгими были очень нежны. Когда же у них случались свидания, Химэгими, понимая, что в его положении близости не избежать, был очень податлив. Но стоило им только расстаться, как он снова и снова отказывал Сайсё — свидания были редки, и вел себя Химэгими так, будто они вовсе и не были близки. Это очень печалило Сайсё. «Не отправиться ли тебе к той, что страдает без тебя?» — время от времени говорил Химэгими, и, делая вид, что ничего не замечает, устраивал все так, чтобы Сайсё и Ённокими могли встретиться. «И вправду, какое у нее редкое, милое и доброе сердце», — Сайсё считал вполне естественным, что он встречается с Ённокими, но поскольку теперь большая половина его души принадлежала Химэгими, его любовь к Ённокими стала таять. В присутствии Химэгими он ощущал себя все более и более слабым и в конце концов даже перестал желать встреч с другими женщинами, что могло бы послужить ему утешением в то время, когда Химэгими с ним не было. При тайных встречах с Ённокими он казался милым и нежным, и избегал теперь лишь посторонних глаз — страх, что Химэгими может обо всем узнать, оставил его, виделись они теперь чаще, чем в прежние дни, и Ённокими по-настоящему привязалась к нему и стала податливее. И теперь пришел черед беспокоиться Химэгими, хоть сама она и доставляла столько страданий Сайсё.
Химэгими знал теперь все. «В каком странном положении я очутился!» — вздыхал он. Теперь ему и вовсе не хотелось, чтобы Ённокими узнала его секрет. Он полагал, что ему недолго оставаться в этом мире, вот он и разговаривал с Ённокими очень ласково. Поскольку пришло время месячных, он укрылся в доме кормилицы на Шестой улице, но Сайсё выследил его.
Сайсё спрятался за изгородью. Моросило, затянутое облаками и потемневшее к вечеру небо было восхитительным. Подняв бамбуковые занавески, Химэгими любовался небом. Поверх красных нижних одежд на нем была накидка узорчатого китайского шелка, вытканная фиолетовыми и белыми нитями. При вечернем освещении он выглядел особенно прекрасным. Химэгими подпирал голову своей точеной ручкой, из глаз катились слезы.
«Не знаю, долго ли еще продлится мой век…» — сам себе в печали проговорил Химэгими — вряд ли сыщется кисть, способная изобразить эту картину. И, конечно, Сайсё так разволновался, что подошел поближе и прочел:
Он появился так неожиданно, что Химэгими поначалу испугался, но потом он даже растрогался.
Сайсё стал говорить, как жестоко со стороны Химэгими скрываться и одной любоваться небом, не подавая весточки о себе.
— Если у тебя такое жестокое сердце, то мне, думаю, вовсе не стоит жить, — заключил он.
Поскольку место было совершенно безопасным, они улеглись посупружески, и говорили обо всем на свете — то плача, то смеясь. Пересказать это невозможно.
Они и не заметили, как рассвело. Они поднялись, и Сайсё пристально посмотрел на Химэгими. Ее раскованные, блестящие манеры и независимость были, безусловно, мужскими, но смятение с внутренней дрожью сообщали ей мягкость и очарование, от любви и растерянности она сделалась бесконечно слабой. Ённокими, к которой привык Сайсё, была всегда грустной и обеспокоенной — даже когда отдавалась ему, и он притерпелся… Но вот эта женщина, которую он действительно любил, сумела перемениться, она стала слабой, милой, покорной, игривой, трогательной, мягкой, податливой — словами и не скажешь. Однако Сайсё представлялось обидным, что она появляется в свете, открытая чужим взглядам, он хотел во что бы то ни стало спрятать ее, чтобы она принадлежала только ему.
— Годами я видел в тебе мужчину, но в женском облике ты прекраснее всех сказочных принцесс — ведь это твое настоящее лицо. Я спрячу тебя, ты будешь только женщиной. Если ты останешься мужчиной, я не смогу видеть тебя так часто, как хочет того мое сердце, а это невыразимо печально. Сколь бы странным это теперь ни казалось, но с самых давних времен женщина слушается мужчину — нравится ей это иди нет, так уж повелось. Да и тебе самой быть мужчиной вовсе не подходит, — Сайсё во что бы то ни стало хотел видеть Химэгими только своей, он повторял это и днем, и ночью.
Правда была на его стороне, но для человека, привыкшего к мужской жизни, взять да и запереться накрепко было бы так странно, что Химэгими не хотел и думать об этом. Сайсё же страдал, он плакал днем и ночью и не мог отделаться от своих мрачных мыслей.
Химэгими не давал о себе знать гораздо дольше, чем это обычно бывало, и уже беспокоился о том, что Удайдзин опять станет волноваться, и потому Химэгими отправил Ённокими записку: «Мое обычное недомогание никак не проходит, поэтому мне ничего не остается, как жить здесь в заточении, я чувствую себя беспомощным и спрашиваю себя, чем это может кончиться.
В доме Удайдзина поговаривали: «Как бы он себя не чувствовал, в обычае чтобы за человеком ухаживали дома». «Эти его постоянные отлучки совершенно непонятны». «Что же это за супружеские отношения?» Удайдзин горевал, женщины шептались, и только одно сердце, казалось, знало, отчего не проходит эта болезнь. Причиной была она, Ённокими, ей было горько и стыдно, ей было больно, и оттого, что отец волновался, и оттого, что ее тайный возлюбленный не пылает страстью, как то бывало, словом — ничто не радовало ее.
Записка от Химэгими, разумеется, привела Удайдзина в возбуждение, и он тут же сам развернул ее. «Выходит, дело и впрямь серьезное! — забыв про свою обиду, Удайдзин заплакал. — Вот ведь, уж и не знаю, отчего он может быть так тяжело болен. По меркам наступившего упадка он — человек выдающийся, по записке видно, что его одолевают самые мрачные мысли. Но каков почерк, никто с ним не сравнится!» Он снова и снова перечитывал послание.
— Напиши ответ, да так, чтобы он его запомнил, — приказал он Ённокими.
Она робела, но написала очень милый ответ.
Записка была очень трогательной, но Химэгими она не взволновала. Он не хотел показывать письмо Сайсё и не давал ему прочесть его. Понимая, что это, должно быть, ответ Ённокими, Сайсё все же отнял письмо, прочел и забеспокоился, Он любил Химэгими, но теперь он покрылся краской и посерьезнел, ощутив, как сильно он привязан и к Ённокими. «И вот такому человеку я доверяюсь, собираясь переменить себя всего и жить с ним взаперти», — с тоской подумал Химэгими. Сайсё же пребывал в таком блаженстве, будто собирался прожить десять тысяч лет, он наслаждался Химэгими днем и ночью до изнеможения, повторяя клятву верности на следующие жизни. Так прошло довольно много дней, и Химэгими собирался уже вернуться домой, но Сайсё печально повторял: