Страница 98 из 105
Глава пятьдесят первая. Улан-Удэ
(в которой Четвертый продолжает практику неожиданных встреч с серьезными последствиями)
При всех своих недостатках настоятель оказался организатором от бога. За какие-то жалкие полчаса он сумел не только поднять, озадачить, нарядить и выстроить у входа всю монастырскую братию, но и выдать со склада наиболее обносившимся и забомжевавшимся монахам казенное платье. Во временное пользование, разумеется, а не насовсем.
Более того — монастырские художники каким-то непостижимым образом успели изготовить кумачовый транспарант с надписью аршинными буквами: «Улан-Удэ — устье, а Владик — исток, славься в веках наш Дальний Восток!». При виде этого лозунга Тота пробило на слезу, и он потом специально подошел к настоятелю, чтобы выразить свою искреннюю и неподдельную благодарность — как дальневосточник дальневосточнику.
Само мероприятие тоже прошло на пять баллов — народ ликовал, бросал в воздух различные малоценные предметы и радовался прибытию Четвертого так, что у того периодически закладывало уши. На руках в монастырь занесли не только Босса, но и Психа, Тота и даже Жира, который плыл над толпой с застывшим напряженным лицом, беззвучно шевеля губами — не то молился, не то матерился. Только Драка вели под уздцы, и на морде лося явственно читалась зависть.
За встречей последовал на скорую руку приготовленный праздничный ужин, о котором я говорить отказываюсь — мой словарный запас не позволяет описать все его великолепие. Скажу лишь, что когда Жир покидал банкетный зал, в его глазах стояли слезы — столько всего еще осталось на столах, но в живот уже нельзя было утрамбовать ни одной ложки. Месяца два после этого свин каждую походную трапезу у костра начинал словами: «Эх, а вы помните, как в Улан-Удэ…».
Наконец, осоловевших и оглушенных гостей проводили в четыре гостевых VIP-номера, отбили им стопятьсот поклонов и пожелали спокойной ночи. VIP-коттеджи были расположены в монастырском парке, примыкавшем к лесу.
Перед сном все четверо вышли по малой нужде, отошли подальше и замерли, выстроившись в ряд — как ласточки на проводе перед отлетом в Африку. Под многоголосое журчание Четвертый залюбовался полной луной, которая этой ночью и впрямь была чудо как хороша. В голове монаха как-то сами собой сложились стоки, и он похвастался товарищам:
— А я стихи сочинил.
— Босс, ты вступаешь на кривую дорожку начинающего поэта, — хмыкнул Псих. — Обычно это плохо заканчивается — всякими экспериментами с рифмами, размером и сквернословием, нытьем про издательскую мафию и алкоголическими оргиями с поэтессами в дешевых кабаках. Но я даже рад появлению у тебя этого хобби, хотя в первой строчке двух слогов явно не хватает. Рифмовать вирши раньше должен был уметь любой приличный человек и уж точно — всякий воин и монах.
— А ты сам-то сумеешь? — не удержался от подначки Четвертый. — Чтобы с рифмой и с размером?
— Я? Поэтический экспромт? — искренне оскорбился хвастливый обезьян. — Конечно могу!
И он начал читать вслух, безбожно завывая на гласных — как истинный поэт.
— Круто! — вынужден был признать Четвертый.
После этого все с большим интересом уставились на стоявшего третьим Тота, потупившего взгляд долу. Тот смотрел в землю, журчал и молчал.
Все уже разочарованно вздохнули, как вдруг аутист глухо произнес:
Четвертый в восторге даже собрался было поаплодировать, но его порыв был задавлен Психом в зародыше:
— Ты, пожалуйста, не хлопай, молодой человек, ты лучше хозяйство придерживай. Жир, давай, яви народу мощный финал, и пойдем спать.
С минуту свиноид сопел, похрюкивая, а потом наконец выдал:
— Кто про что, а лысый про расческу, — резюмировал Псих. — Ладно, поэтический слэм объявляю закрытым. Все четверо финалистов получают главный приз — ночь в тепле в мягкой постели с полным желудком.
— Лучше бы с бабой, — буркнул Жир, и паломники вернулись в коттедж.
Вскоре в трех номерах уже раздавался могучий храп и только Четвертому не спалось. Непривыкший к почестям, он был оглушен встречей, перенервничал и вскоре понял, что сна у него — ни в одном глазу. Тогда он тихонько вскользнул из номера и отправился в монастырский храм, решив молитвой убить двух зайцев — и Святость прокачается, и сон, глядишь, придет. В храме не было ни одной живой души, чему юноша был, разумеется, только рад.
Он молился около часа — то стоя на коленях, то распростершись на полу. Вдруг по храму словно сквозняком потянуло, что было довольно странно — ведь Четвертый плотно закрыл за собой двери.
И этот ветерок навеял на монаха неудержимый сон.
Глаза Четвертого начали слипаться сами собой.
«Сейчас, — подумал юноша, — сейчас дочитаю сутру и вернусь в коттедж спать». Но было уже поздно — он мягко завалился набок и заснул прямо на полу храма.
Проснулся Четвертый оттого, что кто-то кричал громко за дверью храма: «Почтенный товарищ Четвертый! Уважаемый монах! Откройте дверь, пожалуйста!».