Страница 11 из 26
Я пишу о том, что мне важно, и в своём собственном темпе. В те досужие часы, которые мой дед называл пустой тратой времени, призраки воображения приобретали черты определённых уникальных персонажей, и, удели я им достаточно времени, они собственным голосом были готовы рассказать мне о своей жизни. Я чувствую этих героев вокруг себя столь определённо, что меня порой удивляет, как это больше никто из моего окружения их не замечает.
Уничтожение свойственной мне навязчивой дисциплины не произошло в одночасье, на это мне потребовались годы. На терапевтических сеансах и скудных духовных практиках я научилась говорить своему суперэго, мол, иди к чёрту и оставь меня в покое, я хочу наслаждаться своей свободой. Суперэго — далеко не совесть; первое наказывает нас, а вторая ведёт по жизни. Я перестала обращать внимание на живущего внутри меня управляющего, навязывая голосом моего деда такие черты, как уступчивость и исполнение. Полная трудностей гонка в гору осталась позади, теперь я спокойно прогуливаюсь в пределах своей интуиции, оказавшейся наилучшей окружающей обстановкой для написания литературных произведений.
Мой первый роман, «Дом духов», опубликовали в 1982 году, когда уже почти закончился бум латиноамериканской литературы, как называли великолепные книги знаменитых писателей континента. Бум считался мужским феноменом. Латиноамериканских писательниц игнорировали критики, профессора, студенты-литераторы и издатели, которые публиковали их незначительными тиражами, не давая надлежащей рекламы и не способствуя распространению. То, что мой роман приняли, стало для меня совершенной неожиданностью. Говорили, что он произвёл фурор в мире литературы. Вот тебе раз! Внезапно стало ясно, что читающая романы публика — в основном женщины. Существовал имеющий немалое значение рынок, ждущий, пока издатели раскрутятся и выйдут на новый уровень. Так они и сделали, и спустя тридцать с лишним лет публикуется огромное количество художественной литературы, авторов которой — и женщин, и мужчин — примерно одинаковое количество.
И вот наступил подходящий момент отдать дань памяти Кармен Балселлс, ещё одной незабываемой женщине, которая помогла мне продвинуться по жизненному пути. Кармен, знаменитый литературный агент в Барселоне, — нежная мать почти всех великих писателей эпохи бума и множества других испаноязычных авторов. У неё намётан глаз на некоторые достоинства литературных произведений, которые она сумела разглядеть в моём первом романе и добиться его публикации сначала в Испании, а потом и во многих других странах. Этой женщине я обязана всем, чего я достигла в непростом, если не сказать, странном писательском ремесле.
Я была никому не известной женщиной, написавшей первый роман на кухне её квартиры в Каракасе. Кармен пригласила меня в Барселону на презентацию книги. Мы с ней были совсем незнакомы, а она отнеслась ко мне как к знаменитости. Она организовала у себя дома большую вечеринку, чтобы представить меня интеллектуальной элите города: критикам, журналистам и писателям. Я никого не знала, была одета как хиппи и совершенно не соответствовала месту, в котором тогда находилась, но она успокоила меня всего лишь одной фразой: «Здесь никто не знает больше тебя, мы все просто импровизируем». Её слова напомнили совет, который не раз повторял мне дядя Рамон: «Запомни, все окружающие боятся ещё больше, чем ты».
На том ужине я в первый и последний раз увидела русскую икру и половник супа. За столом она подняла бокал, чтобы произнести тост за мою книгу; именно в этот момент неожиданно погас свет, и мы оказались в темноте. «Духи этой чилийки пришли выпить с нами. За здоровье!» — сказала она, ни секунды не сомневаясь, словно отрепетировала заранее.
Кармен была моей наставницей и подругой. Она сказала мне, что мы не подруги, что я только её клиент, а она — мой агент, нас объединяли только деловые отношения, но это было далеко не всей правдой. (Также было неправдой, когда она говорила, что предпочла бы быть объектом плотских желаний мужчин. На эту роль я не могу себе представить кого-либо более одарённого, чем она.) Кармен всегда была рядом в самые значительные моменты моей жизни: начиная с болезни Паулы и до браков-разводов — она, безусловно, всегда была рядом.
Эта женщина, способная противостоять самым заядлым головорезам, советовалась с астрологом, верила экстрасенсам, гуру и различной магии, была эмоциональной и могла легко заплакать. Она плакала столько, что Габриэль Гарсиа Маркес посвятил ей одну из своих книг: «Кармен Балселлс, омытой слезами».
Её щедрость не знала разумных границ. Она отправила моей матери в Чили восемьдесят белых роз на соответствующий юбилей и букет из девяноста девяти дяде Рамону на его день рождения. Она никогда не забывала эту дату, потому что оба родились в августе в один и тот же день. Однажды она подарила мне полные чемоданы с одеждой от Виттона, потому что мои вещи казались ей обычными и старомодными. Их у меня украли в аэропорте Каракаса, а я успела надеть их только раз, но я не рассказала об этом Кармен, потому что она вне всяких сомнений купила бы мне эти вещи заново. Она присылала мне столько конфет и шоколада, что и по сей день я, как правило, нахожу сладости в своём доме, причём в самых неожиданных местах.
Внезапная смерть этой удивительной каталонки на некоторое время оставила меня с чувством потери жизненного пути, которое поддерживало меня наплаву в бурном море литературы. Агентство, организованное женщиной с присущими ей уникальными талантом и видением, во главе с её сыном Льюисом Мигелем Паломаресом продолжает работать без сбоев.
Фотография Кармен стоит на моём письменном столе — благодаря ей я не забываю советы женщины: любой может хорошо написать первую книгу, настоящий писатель отважится на вторую и последующие; тебя будут судить очень строго, потому что нам, женщинам, не прощают успеха; пиши всё, что хочешь, никому не позволяй вмешиваться ни в свою работу, ни в свои деньги; относись к детям, как к принцам, — они того заслуживают; выйди замуж — каким бы недалёким ни был муж, он всегда тебя оденет.
Как меня и предупреждала Кармен, мне потребовались десятилетия, чтобы я добилась признания, которое в моей ситуации любой автор-мужчина воспринял бы как должное. В Чили мне стоило немалого труда добиться признания критиков, хотя любовь читателей я чувствовала всегда. Я нисколько не недовольна этими критиками, моей стране такое характерно, поскольку всех, стремящихся чем-то выделиться, нещадно вдавливают в общую массу за исключением футболистов. Для этого явления у нас даже есть и существительное, и глагол: «отступник» и «отступать». Иными словами, схватить дерзкого за полу пиджака и дёрнуть вниз. Если жертва — женщина, жестокость и спешка увеличиваются вдвое, чтобы сбить с неё спесь. Если бы меня не задвигали, меня бы запугивали, а это означало бы, что я ничего собой не представляю.
После публикации двадцати моих книг, переведённых на сорок с лишним языков, некий чилийский писатель, имя которого я не помню, узнав о выдвижении моей кандидатуры на Национальную премию по литературе, сказал, что я никакая не писательница, я — графоманка. Кармен Балселлс тогда спросила, читал ли он что-то из мною написанного, на основании которого он сможет обосновать своё мнение, и он ответил, что даже будучи мёртвым он не притронулся бы к моим произведениям. В 2010 году при поддержке четырёх бывших президентов Республики, различных политических партий и Палаты депутатов меня удостоили этой награды, получив которую, я, наконец-то, заслужила к себе уважительное отношение критиков своей страны. Кармен прислала мне пять килограммов шоколада с начинкой из засахаренного апельсина, мой любимый.
Как говорила Мэй Уэст, популярная актриса старого кинематографа, человек никогда не бывает слишком старым, чтобы это помешало ему помолодеть. Любовь омолаживает — и это вне всяких сомнений. Я переживаю новую любовь и, возможно, поэтому чувствую себя здоровой и воодушевлённой, словно бы вмиг стала на тридцать лет моложе. В моём конкретном случае речь идёт об избытке эндорфина, гормона счастья. Кажется, что мы вообще чувствуем себя моложе своего хронологического возраста и искренне удивляемся, когда календарь напоминает нам, что прошёл ещё один год и ещё одно десятилетие. Время слишком торопится от нас ускользнуть. Я практически забываю о своём возрасте; только когда в автобусе мне уступают место, это, порой, сбивает меня с толку.