Страница 32 из 43
Презирайте меня, ради бога! Показывайте на меня пальцем! Издевайтесь!.. Называйте жалким актеришкой! Все кончено, я снова влюблен, уничтожен, и мое сладкое рабство продлевается на долгие годы, до самой смерти.
БАБЫ-ДУРЫ
Федорцов поставил точку, выдернул лист из пишущей машинки, произнес: «Ну вот и все…» — и повернулся к жене и дочери, которые за кухонным столом лепили пельмени.
— Вот послушайте… — сказал Федорцов и принялся читать только что сочиненное заявление: — Начальнику РЖУ номер шестнадцать Кировского района. Я, ответственный квартиросъемщик Федорцов Андрей Никитович, прошу вашего содействия в получении мною дополнительной комнаты…
Федорцов читал с выражением, удобно развалившись на стуле.
— …За время нашего проживания в этой квартире произошли следующие изменения, — продолжал он. — Из квартиры выписалась сестра матери Савина Алевтина Федоровна, а три года тому назад ушла из жизни теща Зинаида Олеговна Палёная, которая имела отдельный лицевой счет на комнату одиннадцать и шесть десятых квадратных метра, в которой…
Негромкое всхлипывание оторвало Федорцова от чтения. Он поднял глаза и увидел заплаканные лица жены и дочери. Обе безмолвно содрогались на груди друг у друга, размазывая испачканными в муке руками слезы по щекам.
— Вы чего? — не понял Федорцов.
— Мамочка!.. — простонала жена.
— Бабуленька!.. — вторила дочь.
— Что «бабуленька», вы чего сопли распустили?
— Ушла из жизни! — взвыла дочь.
Некоторое время Федорцов молча смотрел на рыдающих домочадцев, безмолвно открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Жена и дочь тем временем заходились в трагедийном вдохновении.
— Вы долго еще?
Жена отмахнулась, не прекращая рыданий.
— Совсем сбрендили, — пробормотал Федорцов.
Перебирая в уме эпизоды совместной жизни, он при всем старании не мог вспомнить ничего хорошего о своей злобной, эгоистичной теще.
— Так мне читать или реветь будете? — спросил Федорцов.
— Ой мамочка, родненькая моя!.. — с новой силой заголосила жена.
Дочка тоже добавила децибел.
Казалось, что голос Федорцова производит на домочадцев возбуждающее действие.
— Сейчас-то вы чего воете? — не выдержал Федорцов. — Ну умерла, что ж, так и будете до утра заливаться?
— Не смей так говорить о маме!
— А как я говорю?..
— Потому что ты ее всегда ненавидел! — сквозь слезы простонала жена.
— Кого я ненавидел? — возмутился Федорцов. — Что ты несешь, дура?
При этих словах жена и дочь разразились такими рыданиями, что у Федорцова глаза полезли из орбит, но он себя сдержал. Некоторое время сидел, тупо глядя в угол, затем встал…
Женщины взвыли, как погребальные кликуши.
Федорцов чертыхнулся.
Порвал заявление.
Плюнул в сердцах.
Обозвал жену и дочь идиотками.
Ушел в комнату, хлопнув дверью, и включил телевизор.
МОСКВА — СОФИЯ
— …Митрофанова Валентина Семеновна, сорокового года рождения, русская, беспартийная. Образование среднее. К судебной ответственности не привлекалась… ранее за границей не была, родственников за границей не имеет, в плену, интернирована не была. Правительственных наград не имеет. Невоеннообязанная… Оформляется для туристской поездки в Болгарию…
В голове стучит кровь, руки трясутся, ладони мокрые.
«Завалят, проклятые!..» — вздыхает про себя Валентина, стоя перед комиссией.
Волнение накапливалось с утра. Вначале она долго препиралась с Веркой — что надеть.
— Комиссия — штука тонкая, — объясняла Верка. — В этом деле мелочей не бывает. Каждая деталь важна…
Подруга Верка дважды побывала в ГДР и считалась специалисткой по заграницам.
— Главное — никаких брюк. Брюки не прохонже… — объясняла она. — Нужна юбка, но не длинная… а еще лучше костюм, скромный, как у Терешковой.
— Где я тебе возьму костюм?
— Костюм ёк, — перебирая вешалки, констатировала Верка.
Остановились на коричневой юбке. Укоротили до чашечек, а вместо жакета приспособили одолженную у соседки старую кофту.
— Пусть не думают, что ты за шмотками рвешься, — сказала Верка. — И надо сделать укладку, это они любят… Но без косметики — никакого вульгарите. За бугром выпендривайся сколько влезет, а тут…
— Хоть губы чуть-чуть, что ж я лахудрой пойду…
— Пойдешь, куда денешься, если хочешь Европу повидать. И вообще, веди себя скромно, так не стой…
— Ну тебя!
— Не нукай, дура! Чего сиськи выставила. Стой ровно: пятки вместе, чтобы видно было скромную труженицу. Имей в виду, для нас в этой комиссии самое страшное — бабы. Баба сразу примеряет, нравишься ты мужчинам или нет. Если да — она тебя засыплет первой.
— А мужчины?
— Мужик тебя пожалеет, в крайнем случае. Ну, всплакнешь, если что…
— Еще чего!.. Не дождутся.
— И заревешь, не рассыплешься, для дела… Не графиня! За границу едешь!..
— Даже не верится…
Так и явилась Валентина на идеологическую комиссию в соседкиной кофте, старых туфлях, с непривычно взбитыми заначенными волосами. Только губы подвела.
Пока кадровик зачитывает документы и характеристики, из которых следовало, что Валентина является во всех отношениях женщиной достойной, устойчивой и в высшей степени активной, Валя разглядывает членов комиссии. Комсомольский секретарь и председатель завкома Бутейник когда-то работали в ее цеху; отставник Петр Маркианович тоже одно время сидел в инструменталке, потом, когда пошла мода на ветеранов, замелькал в президиумах и как-то незаметно перебрался в начальство; парторг, начальник производства… Выражения лиц у всех серьезные, смотрят строго.
Прямо напротив сидит незнакомая женщина с такой же, как у Валентины, лаковой прической.
«Вот она, вражья сила!» — думает Валентина, подбирая бюст. От волнения грудь ходит ходуном под линялой соседкиной кофтой.
— …Трудовая деятельность табельщицы Митрофановой не раз отмечалась благодарностями и денежными премиями. В коллективе Митрофанова пользуется авторитетом.
Чтение характеристики закончено, кадровик кладет бумаги на стол и снимает очки.
— Какие будут вопросы к Митрофановой?
— К работе в подшефном колхозе привлекалась? — спрашивает незнакомый солидный мужчина, сидящий у окна, но спрашивает как будто бы не ее, а парторга.
Отвечает председатель завкома:
— Обязательно привлекалась. Сколько раз вы ездили в колхоз в этом году, Митрофанова?
От волнения Валентина не сразу соображает, что надо отвечать. Голос срывается.
— В колхоз ездила…
— Сколько раз?
— Все разы, сколько привлекали.
— А конкретно?
Валентина судорожно вспоминает.
— Три или четыре раза…
— А точнее?
— Три… или четыре.
— Так три или четыре? — добивается председатель.
— Три, — едва выговаривает Валентина.
Солидный говорит «да-а…», но непонятно, с одобрением или, наоборот, осуждает.
— У меня вопрос, — говорит Петр Маркианович. — Вот тут сказано «общественно активна», а какую конкретно общественную работу вы выполняете в цеху? Или вообще?.. Расскажите.
— Я на демонстрацию хону, — неуверенно бормочет Валентина. Смотрит на членов комиссии, пытаясь понять, зачтется ли ей демонстрация.
Вид у комиссии кислый.
— И все?
Валентина напрягается, краснеет, но больше ничего придумать не может.
— Собрания посещает? — снова спрашивает Солидный у парторга.
— В обязательном порядке.
— А на собраниях выступаете или так отсиживаетесь? — допытывается ветеран.
Валентина оживляется.
— Выступаю!.. А как же… обязательно… всегда…
— Да-а… — вздыхает ветеран. — Не густо.
— Что же ты, Валя, про дружину не скажешь? — вставляет председатель завкома. — Валентина Семеновна у нас активная дружинница.
Скромная улыбка, пожатие плеч — «что считаться мелочами».