Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 187

Глава 9

3

Нет на свете такой тайны, которая не оказалась бы известна тому, кому знать ее совершенно не нужно. Иногда создается ощущение, что произнесенное слово продолжает жить после того, как в воздухе затихли звуки, его составляющие. Они витает вокруг, кружится, временами залетая в уши посторонних людей. Потому что ты никак не можешь понять, почему слова, произнесенные тобой посреди глухого леса, вдруг стали известны другим.

На самом деле все проще: сохранить тайну — человек должен не рассказывать ее никому. И никому — означает «никому». Ни одной живой душе. Как говорят в Белых Землях: «Что знают двое — то знает и каждая свинья». Просто люди, которым доверена тайна, иногда, очень часто, практически всегда, слишком широко толкуют понятие «никому».

Кто-то считает, что рассказывать доверенную тайну нельзя никому… кроме любимой жены. Жена считает, что услышанное от мужа, нельзя передавать никому… кроме мамы, пары-десятка лучших подруг и парикмахерши. А у мамы есть свои подружки и парикмахерши… Вы не успели оглянуться — а Очень Тайная Тайна уже известна всему городу и окрестностям. И никто никому ее не рассказывал.

Кто-то, считая всех женщин болтливыми, не расскажет секрет даже жене, не расскажет никому… кроме лучшего друга. Или давнего собутыльника. Или случайного попутчика. Как будто свежеузнанная тайна жжет ему язык, вынуждая немедленно ею поделиться.

Кто-то честно не станет обсуждать секрет ни с кем, кроме того, кто и так этот секрет знает, по работе ли, по службе, или жизни. И очень удивится, узнав, что тайна — больше не тайна. Потому что служанка, сметавшая пыль с полок, в тот момент, когда вы обсуждали свои секреты, официант, подавший вам виски, камердинер, чистящий вашу одежду, денщик, подающий вам сапоги — это тоже люди, у которых есть уши, чтобы слышать, рот, чтобы рассказывать и ноги, чтобы дойти до того, кто с удовольствием выслушает то, что им удалось узнать.

Очень опасно считать прислугу чем-то вроде человекоподобных механизмов, подобием андроидов, которых в прошлом веке создал часовщик Шодефон.

Даже если ты — глава тайной организации, настолько тайной, что не все уверены в ее существовании, даже если ты знаешь всё о том, как узнавать чужие тайны и как беречь свои, даже это не убережет тебя от того, чтобы твой секрет, или даже часть секрета, не стали известны твоим противникам.

Твоим врагам.

4

— Значит, какой-то изобретатель из Грюнвальда?

Кардинал Траум задумчиво посмотрел на канцлера, пощипал себя за узкую седую бородку.

— Да, — кивнул канцлер, — черный сотник отправил за ним в Флебс одного из своих мальчишек.

— Простите, Айзеншен, но зачем вы сообщили мне эту, безусловно, интересную новость?

Самое интересное в этой новости было не то, что сотник кого-то куда-то за кем-то отправил. Самым интересным было то, что у канцлера получилось то, что не удалось кардиналу. Завербовать в Черной сотне своего человека.

— Помните наш разговор на Совете?

— Вы имеете в виду этот каприз Леопольда насчет Объединения? Его безумной мысли насчет того, чтобы мы можем противостоять Трем империям?

— Нет. Вернее, да, я имею в виду тот самый Совет, но призываю вас вспомнить слова Грайфогеля…

— Кстати, как его фамилия правильно произносится: Грайфогель или Грауфогель?

Мэр Бранда был уроженцем одного из северных баронств, где говорили хоть и на белоземельском, но на таком лютом диалекте, что, честное слово, их проще было бы понять, если бы они говорят на брумосском. Свою фамилию он произносил так, что и не разберешь, ее написание можно прочитать, в зависимости от диалекта, и Грайфогель и Грауфогель и даже Грофогель, а уточнить у мэра все как-то стеснялись.

— Сейчас не время вдаваться в лингвистические дискуссии, — мягко упрекнул кардинала Айзеншен, — Я о его словах про боевые паровые машины.

Кардинал Траум не был глупцом и быстро собрал цепочку из Немо, его посланника, грюнвальдского изобретателя и боевых машин.

— Вы опасаетесь…

Он не закончил фразу.

— Я, — с огорчением покачал головой канцлер, — опасаюсь, что наш король может растратить казну на глупые игрушки и разорить государство, ввязавшись в бессмысленную, провальную и позорную войну. А так как остановить самого короля мы не можем…



— Кто, вы говорите, отправился в Флебс? — кардинал уловил мысль с полуслова.

— Молодой выпускник школы. Некий Йохан.

Бровь кардинала еле заметно дернулась. Этот молодой выпускник уже стоил ему пару человек. Месть — чувство недостойное, но приятное.

— Я смогу… не допустить того, чтобы у нашего короля появилась почва для вредных идей. Есть у меня… один человек.

5

— Флебс, — произнесли губы.

— Да, — кивнул кардинал.

— Йохан.

Голос не спрашивал и не утверждал. Казалось, он просто произнес звуки слова на чуждом ему языке, не понимая его смысла. Слова, совершенно не вызвавшего никаких чувств.

— Можно?

А вот сейчас в голосе прорезалось некое чувство. Некое… предвкушение.

— Нужно. До того, как он найдет изобретателя.

Нет, можно, конечно, и обоих. В конце концов, в Черной сотне не один человек и за изобретателем пошлют второго, третьего… Однако лучше, правильнее, если этот изобретатель останется в Грюнвальде. Никто, даже верховный патрон кардинала, не знает, что за боевую машину он изобрел, но если она появится в Грюнвальде — это будет лучше. Тогда, возможно, Шнееланд не ввяжется в войну…

Мысль о том, что если Грюнвальд получит боевые машины, то Шнееланду ПРИДЕТСЯ ввязаться в войну, кардинал не рассматривал…

— Если он найдет изобретателя?

— Тогда обоих.

С другой стороны — Грюнвальду такие подарки тоже без надобности.

— Когда?

— Он уже уехал.

— Я знаю.

И снова — никаких эмоций, никаких чувств, никакого сожаления.

Кардинал испытал некое облегчение, когда дверь, наконец, закрылась, и она остался в кабинете один.

Пусть едет.

Пусть Бранд некоторое время поживет без Душителя.