Страница 6 из 16
Следует задуматься, почему Власть, сделавшая стойку на это произведение Булгакова, самого его и не подумала остановить? Вот эти удивительные события.
Михаил Афанасьевич, буквально вчера – морфинист, апологет белого движения, врач, обслуживающий белых, не скрывающий своих убеждений ни в разговорах, ни в произведениях, остается на свободе. Уже написана "Белая гвардия", уже опубликованы "Роковые яйца", на разного рода публичных собраниях он читает свое "Собачье сердце". Но только после договоренностей о публикации этой повести у него проводят обыск, изымают рукопись и вызывают на допрос в ОГПУ.
Протоколы допроса свидетельствуют, что он и там ничего не скрывает из своей биографии, не говоря уж об убеждениях: и что тут скрывать, изъятые дневники и сама повесть достаточно красноречивы! Его, тем не менее, отпускают, а буквально через десять дней он пишет предерзкие письма и в органы, и в Совнароком Рыкову, с требованием вернуть ему рукопись и дневники, так как они ему нужны для работы! Он не получил ответа, но и репрессий никаких не последовало!
Булгаков продолжал работать, читал свою повесть в Коктебеле Волошину, она даже ходила в списках (факт, который проверить невозможно, но ведь кто-то какой-то экземпляр уже после войны отправил за рубеж для публикации!). Он получил работу при МХТ, пользовался даже негласной поддержкой Сталина – писал ему письма, добивался личной встречи… Но не сложилось.
Литературоведы и историки по-разному перетолковывали эти факты удивительных отношений писателя с Властью: но вразумительных и прямых ответов так и не дали. Алексей Варламов в своей толстенной биографии Булгакова пытался даже намекнуть, что были в те годы в ОГПУ достаточно грамотные сотрудники, способные оценить гениальное творение. Позволю себе усомниться, поскольку и позже у литературоведов адекватного толкования глубинных смыслов "Собачьего сердца" я не встречала.
Все хором клеймили швондеров-шариковых, глупое намерение большевиков насильственным образов изменить мир. Все неизменно подпадали под обаяние профессора Преображенского, который рекомендовал брошюры красных кидать в печь и ни в коем случае не читать их газет! Ах, как он был хорош за прекрасно сервированным столом, как обращался с прислугой, как снисходительно и жестко ставил на место этих…в кожанах, как приговорил Шарикова с его собачьим сердцем – и вернул туда, где ему и надлежало быть! И что хорошего могло родиться от пьяного пролетария, у которого железы эти были изъяты…
Большевики с их радикальными методами переустройства мира ни у кого не вызывали сочувствия! И ни у кого даже на секунду не зародилось подозрения, что профессор Преображенский с его скальпелем гораздо радикальнее и страшнее, чем эти мечтатели социального переустройства, он практически неподконтролен, и его нельзя остановить. Он может хоть собаку – в человека, хоть человека – в собаку, вопреки их воле, не опасаясь ошибок, зная, что Власть, которую он обслуживает, нуждается в нем, ничего не понимает в его действиях и дает ему полный карт-бланш! Особо подчеркну: ему не важно, кто у власти, монарх, белые или красные, какая там правит идеология, как в конституции прописан вопрос собственности. Главное – чтобы в его подъезде не гадили, прислуга была на своем месте, с квартирным вопросом никто не утеснял: семь комнат – значит семь! Комфорт и все условия для немыслимых экспериментов, а как они, эти эксперименты, впоследствии аукнутся в истории цивилизации – Преображенского не волнует!
Поищите примеры увлекательного научного поиска, дающего уже сегодня поразительные результаты, от ядерного оружия до генномодифицированных продуктов, от клонирования человека до проникновения хакеров на атомные станции, – везде гуляет тень профессора Преображенского из фантастического произведения Михаила Булгакова. И ведь что удивительно: предупреждал, что это не когда-то через столетие произойдет, а вот оно, здесь, сегодня и рядом с нами. Никто услышать не захотел.
Мы лишь с восхищением умиляемся, как профессор Швондера на место ставит, жестко отстаивает свое право на комфорт и идеальные условия для изысканий в борьбе с Шариковым. Шариковым, созданным им самим – и это обстоятельство никому не кажется провидческим предостережением. Интересно, сам Булгаков понимал это так, как я сейчас, практически через сто лет после написания повести, толкую? Страшную роль Преображенского, а не Шарикова? Не уверена.
Американец Гораций Гоулд в своем фантастическом произведении рисует образ профессора Мосса – практически двойника нашего Преображенского. Он себе комфорт и средства для научных изысканий тоже ищет в контактах с Властью. А коли в США это, прежде всего, власть денег, то и обслуживает он капиталиста, стареющего Тальбота, которому рисковые эксперименты Мосса должны дать вторую молодость. Чтобы добиться безусловного результата, хирург практикуется на бездомных бродягах. Таким образом, повесть Гоулда, как и "Собачье сердце" Булгакова, полна социальной критики на огрехи тамошнего общества: безработица, неравенство, криминал, покрываемый толстосумами.
Мосс проделывает свои манипуляции трижды – и неудачи следуют одна за другой! Испорченный материал (людей!) просто выкидывают на улицу: вроде и живые – а мозг доходяг неуклонно деградирует. Никто не может понять, в чем дело! И вот, наконец, в четвертый раз безработный Вуд, которого насильственно принуждают к операции, благополучно превращается в собаку. То есть по обличью – собака, а соображением он все тот же Вуд, окончивший кембриджский колледж, бывший когда-то шифровальщиком.
Я не стану пересказывать эту занимательную повесть, в которой репортер разоблачает Мосса и помогает… говорящей собаке. Там многозначительный конец: пес Вуд понимает, что Мосс, принуждаемый к обратной манипуляции с ним, может попросту его зарезать во время операции – и никто его за это судить не будет. В отчаянии и гневе он кидается на профессора и перегрызает ему горло. Буржуй Тальбот еще перед этим умирает от страха – инфаркт. Порок наказан! Но в американском сюжете должен быть благополучный финал: и Вуд, некоторое время спустя, чувствует, что тело его вытягивается, к нему возвращается человеческий облик. Природа торжествует над неумелыми преобразователями!
Если бы она всегда так умела себя защитить от ретивых революционеров.
Несмотря на разницу в финалах, эти две повести поразительно схожи. Нет, действительно, а не мог ли американец каким-то образом познакомиться с неопубликованным "Собачьим сердцем"?
Нахожу свидетельство того, что литературные вести из революционной России все же просачивались в Америку. Правда, о "Роковых яйцах" Булгакова газеты в США сообщили нечто вовсе несусветное: как о страшном действительно случившемся нашествии чудовищных змей на Кремль. Вот вам и рождение фейковых новостей, а мы-то думаем, что фейки – новейшее изобретение в технологии ведения информационных войн. Кстати, в повести "Вопрос Формы" главное действующее лицо, влияющее на все события – репортер. Знали американцы, как значима эта публика.
Но "Роковые яйца", как нам известно, были опубликованы в России еще в 1925 году. Фантаст Гораций Гоулд тогда был еще совсем молоденьким, и представить, что был у него выход на заграничную литературу, очень трудно. Позже он наберется опыта, будет публиковаться под добрым десятком псевдонимов и, наконец, станет фанатом фантастики, издателем, всячески ее продвигающим. И сам скажет: «Мне бы очень хотелось, чтобы меня помнили как писателя-фантаста, но, к сожалению, я слишком хорошо известен как редактор». Добросовестный и весьма успешный.
Нет, ну нет никаких достоверных доказательств, что он позаимствовал у русского гения хотя бы идею! Остается только предположить, что Провидение настойчиво диктовало литераторам в обоих полушариях свой катастрофический сюжет надвигающейся опасности. Не вняли. Будем расхлебывать.
5. Честерфилд – письма к самому себе
Конечно, бедной гувернантке-француженке невозможно было устоять против ухаживаний лорда: Филипп был необыкновенно хорош, выделялся даже в кругу равных ему по происхождению повес изысканными туалетами, блестящей остроумной речью и безупречными манерами. Как тут сказать «…и крепость пала», если она свой белый флажок выкинула еще до приступа! Лорд поднял кружевной платочек, поцеловал его, не отрывая восхищенных глаз от Элизабет, – и она уже в этот миг принадлежала ему. Если бы наивная и скромная девушка еще знала, что он попросту поспорил с приятелями, что в три дня ею овладеет! – И что, разве это изменило бы ход событий?