Страница 23 из 30
Вечером этого же дня хозяин гостиницы, который уже знал о том, что господин Раксэл желает встретиться с приходским священником или дьяконом (как их называют в Швеции), познакомил его с ним в фойе гостиницы. Усыпальницу Де ла Гарди они решили посетить на следующий день, а после этого немного побеседовали на общие темы.
Господин Раксэл помнил, что в обязанности дьяконов в Швеции входило обучать претендентов на получение конфирмации,[112] таким образом, он мог надеяться освежить в своей памяти знание Библейских притч.
– Вы можете мне что-нибудь сказать о Хоразине?
Похоже, что дьякон был сильно удивлен, но с готовностью напомнил ему, что плохого говорили об этом городе.
– Чтобы лучше знать, – спросил господин Раксэл, – я полагаю, там сейчас одни руины остались?
– Да, наверное, так, – ответил дьякон, – Я слышал от наших старых священников, что там Антихрист должен был родиться, да многое еще рассказывают –
– А что рассказывают? – тут же поинтересовался господин Раксэл.
– Да, всякое. Я уже и забыл, – ответил дьякон, – и, вскоре после этого он ушел, пожелав тому доброй ночи.
Сейчас хозяин гостиницы оставался один и в полном распоряжении господина Раксэла; а этот пытливый вопрошатель не собирался щадить его.
– Господин Нильсен, – сказал он, – мне удалось кое-что узнать о Черном Пути. Вы можете мне рассказать то, что вы знаете. Какие таинственные силы граф умел вызывать?
Возможно, по той причине, что шведы имеют привычку медлить и не сразу отвечать на вопросы, или потому, что хозяин гостиницы сам был таковым по природе своей, я не могу сказать точно; но господин Раксэл пишет, что хозяин гостиницы потратил более минуты для того чтобы рассмотреть его с ног до головы. После чего он подошел совсем близко к своему постояльцу и, с большим напряжением в голосе, произнес:
– Господин Раксэл, я могу рассказать вам одну историю, но больше вы от меня не услышите ни единого слова…, ничего. И когда я её закончу, не спрашивайте меня ни о чем. В те времена, когда жил мой дедушка – а было это девяносто два года назад – было два человека, которые говорили: «Граф помер: что нам до него. Вот мы соберемся и пойдем в его лес и будем там охотиться, сколько душа пожелает» – это они говорили о том дальнем лесе, что на холме за Робеком. Ну а те, которые слышали их похвальбу, отвечали им: "Не ходите; мы знаем, там вы встретите тех, кто ходит, когда они не должны ходить, они должны покоиться с миром, а не ходить». А те, в ответ, только смеялись. В том лесу не было лесников, которые должны были следить за ним, потому что никто не хотел жить там. Вся семья уехала, и дом лесника стоял пустой. Так что эти двое могли делать всё, что они пожелают.
В общем, той ночью они собрались и пошли в лес. Мой дедушка сидел здесь, в этой комнате. Было лето, и ночь была светлая. Через открытое окно он мог наблюдать за лесом и слышать всё, что там происходит.
Так он здесь и сидел, а вместе с ним двое или трое других мужиков, сидели они и слушали. Сначала, вроде как, ничего не слышали. А потом слышат, – знаете как отсюда далеко до леса, – они вдруг слышат, как кто-то кричит, да так кричит, как будто из его тела с корнем вырывают самую душу. Они собрались все вместе в одной комнате, и так и сидели три четверти часа, не вставая. Тут они опять услышали, как будто кто-то ходит рядом, всего, в каких-то трех сотнях элей.[113] А тот, кто ходил, вдруг начал смеяться. Но это смеялся ни один из тех, кто ушел в лес, а это был какой-то другой смех, и как они все потом говорили, это вообще был смех не людской. Затем они слышали, как со всей силы кто-то хлопнул дверью.
Только когда рассвело и солнце поднялось, они пошли к священнику. Они ему сказали:
– Отец! Надевайте свою ризу и раф[114], и пойдемте с нами, у нас двое покойников: – Андерс Бьорнсен и Ганс Торбьёрн.
Вы понимаете, они были уверены в том, что эти двое уже мертвы. Ну, значит, идут они в лес – мой дедушка помнил всё очень хорошо. Он говорил, что они сами были больше похоже на ходячие трупы. И священник тоже, тот был весь белый от страха. Он им сказал, когда они пришли:
– Я слышал крик ночью, а потом я услышал хохот. Если я не смогу этого забыть, я никогда не смогу сомкнуть глаз и заснуть.
– Ну, так вот, они пришли в лес, и там они нашли тех, кто пропал, на опушке. Ганс Торбьёрн стоял, спиной к дереву, и всё что-то толкал перед собой руками – всё толкал и толкал от себя, что-то невидимое. Да, он был жив. Они привели его обратно и отправили его в Нючёпинг,[115] к родне, там он и помер, еще до наступления зимы; всё это время он так и толкал от себя, не понять что. Андерс Бьёрнсен тоже был там: но он был мертв. Вот что я расскажу вам об Андерсе Бьёрнсене, до этого дня он был красивый парень, но теперь у него лица не было, потому что всё мясо с кожей, до самых костей, было содрано. Представляете? Мой дед на всю оставшуюся жизнь помнил это. Они положили его на носилки, на которых покойников носят, и накинули на его голову покрывало, священник пошел первым. Они начали петь псалмы за упокой, а пели они, кто во что горазд. И, вот, когда они уже дошли до последней строки первого псалма, один из них, тот, который нес эти носилки спереди, споткнулся и упал, все посмотрели на носилки, смотрят, а покрывало сползло, и глаза у Андерса смотрят, как у живого, вверх, и ничего не видят. Этого они не могли вынести. Поэтому священник положил опять на его голову покрывало и послал за лопатой, они его там и похоронили.
На следующий день, пишет господин Раксэл, дьякон зашел за ним вскоре после завтрака и они отправились вместе в мавзолей. Он рассказывает, что ключ от мавзолея висел на гвозде, как раз возле кафедры, и ему пришло в голову, что если дверь в церковь будет оставаться открытой, а, как правило, так и бывало, то ему особого труда не составит, улучить секунду, взять ключ, и самому туда проникнуть. Если, тем более окажется, что там имеется гораздо больше интересного, чем можно увидеть во время первого визита. Мавзолей, когда он в него вошел, не произвел на него сильного впечатления. На памятниках, главным образом, крупных сооружениях семнадцатого и восемнадцатого веков, богато украшенных орнаментом, были имена, причем присутствовало большое количество эпитафий и геральдической символики. В центре комнаты с куполовидным потолком находилось три саркофага, покрытых прекрасно выгравированным орнаментом. На крышках двоих из них, как это было принято в Дании и Швеции, были металлические распятия. На третьем, который, как оказалось впоследствии, был саркофагом графа Магнуса, вместо распятия было выгравировано объемное изображение в полный рост, и на его краях было несколько вьющихся ветвей орнамента, изображающих различные сцены. Одна из них – была сцена битвы, где была изображена пушка, из которой валил густой дым, были там и стены городов – крепостей, и отряды копьеносцев. Вторая сцена – была сцена казни. А на третьей сцене было изображено, как через лес со всех ног бежит человек, волосы его развеваются по ветру, а руки распростерты в разные стороны, а за ним кто-то, или что-то, гонится. Трудно было сказать, то ли художник хотел нарисовать человека, но не смог передать требуемого сходства, или он преднамеренно пытался изобразить чудовище, каким это существо и казалось. Принимая во внимание всё мастерство художника, с каким была выполнена его работа, господин Раксэл был более склонен думать, что здесь больше подходит последнее. Существо это было очень маленького роста и почти всё было закутано в какую-то накидку с капюшоном, которая волочилась по земле. Только единственная часть этого существа, которая была не прикрыта накидкой или плащом, – было нечто, что не имело форму руки или предплечья. Господин Расэл сравнивает это с щупальцем осьминога, далее он пишет: – Увидев это – я сказал про себя, – По-видимому, здесь скрывается аллегория, – образ, который олицетворяет демона, преследующего заблудшую душу, – возможно, здесь выражена сама сущность этой истории про графа Магнуса и его таинственного покровителя. Надо посмотреть, как выглядит сам ловчий: нисколько не сомневаюсь, что он будет изображен как демон, дующий в рожок. Но, как оказалось, никаких мистических фигур больше не было, было только некое подобие мужчины, закутанного в плащ на бугорке, который стоял, опершись на трость, и с интересом наблюдал за этой травлей, что и попытался передать гравер со всем своим мастерством.
112
Миропомазание, конфирмация (церковное таинство у католиков, совершается над детьми 7-12-летнего возраста) Syn: chrismation б) конфирмация (у протестантов: обряд приобщения подростков к церкви).
113
Ell – эль (мера длины; расстояние от вытянутого среднего пальца до верхней точки плеча; в Англии равна 45 дюймам, или 114 см; в Шотландии – 37 дюймам, или 94 см).
114
Раф (англ. ruff), также фре́за (фр. fraise), горгера (исп. gorguera), «мельничный жернов» – круглый плоёный (гофрированный) брыжжевый (польск. bryże от ср.в. нем. bris(e) – «кайма») воротник из накрахмаленной ткани или кружев, который плотно охватывал шею; принадлежность мужского и женского костюма представителей разных классов, жителей Западной, Центральной и Северной Европы в XVI–XVII веках.
115
Ню́чёпинг (швед. Nyköping) – город в Швеции на берегу Балтийского моря, центр лена Сёдерманланд и одноимённой коммуны. В 16 веке был резиденцией короля Карла IX. Подвергался крупным пожарам в 1390, 1665, 1719, 1825 гг. В 1719 году был практически полностью уничтожен русскими войсками.