Страница 11 из 35
— Делайте то, что велит вам долг. А я подстроюсь.
Он вскинул голову и посмотрел на меня.
— Ты мудрая женщина, Надия. Давай ужинать.
Он стал спать со мной в одной постели, и это волновало очень сильно — так, что первые несколько дней я по полночи не могла уснуть. Потом привыкла и подскакивала, только если соприкасались наши ноги и руки под одеялом. Одеяла были отдельные, но всё равно иногда части нас встречались во сне. Меня будто током било от этих соприкосновений с горячим мужским телом, а потом я ещё долго дрожала, как в лихорадке, отчаянно гадая, что же это такое делают супруги в постели, когда "не просто спят". Но постепенно и это стало привычным.
Вообще, мы с Петером привыкали друг к другу. Я не докучала ему с разговорами, принимая участие лишь в беседах, которые он сам инициировал, а чтобы не чувствовать себя совсем одиноко, завела дружбу с одной из наложниц хозяина Ясмин — она часто гуляла в господском саду, и мы непринуждённо болтали, встречаясь там время от времени.
Когда муж был дома, я старалась вести себя незаметно: уходила делать уборку или вышивать в другую часть дома. Готовила только те блюда, которые Петер хвалил, часто пекла немецкие пироги и по его просьбе научилась варить русский борщ. А он стал больше времени проводить дома, особенно на выходных. Читал книги, тыкал в телефоне, иногда рассказывал мне что-нибудь любопытное. Правда, я почти ничего не понимала, потому что мысли, которые он пытался выразить, были слишком сложными для моего неискушённого ума, а языком он владел пока ещё не очень хорошо.
Имела я такую слабость — принимать ванну. Дома мне нечасто это удавалось: матушка и три сестры часто занимали уборную, а отец требовал, чтобы мы экономили воду. Здесь же у меня был неограниченный доступ к ванной, бесконечное количество воды и куча свободного времени. И вот, примерно через месяц семейной жизни произошёл странный случай. Муж был на работе, время раннее — я даже ещё не начинала готовить ужин. Нежилась в ванне с пеной, слушала музыку по радио — как раз пел мой любимый певец. И вдруг я услышала, что кто-то ходит по дому, хлопая дверьми, затем различила голос мужа, зовущий меня, но ответить не успела — зато успела встать из ванны. Хотела по-быстрому завернуться в халат и выскочить, но в этот момент дверь распахнулась, и Петер замер на пороге, увидев меня в чём мать родила, со сползающими по телу вниз островками белой мыльной пены. Я ужасно смутилась и была уверена, что муж моментально отвернётся, а следом сразу выскочит вон, но он просто остолбенел, заворожённо глядя на моё обнажённое тело. И в его глазах было такое необыкновенное выражение, какого я там никогда не видела — а видела в глазах другого человека, того потенциального жениха, старого, но порочного. Конечно, Петер смотрел не так грязно, не так омерзительно. Но в его глазах совершенно точно вспыхнул огонь, которого прежде не было. И этот огонь в его светлых глазах заворожил меня. Так мы и стояли, оба заворожённые, глядя друг на друга, пока я не вспомнила, где нахожусь и в каком виде, и не смутилась, а муж смутился в ответ и поспешно вышел. Вообще-то, Господь не запрещает супругам смотреть на обнажённые тела друг друга, но у нас с Петером такая странная семейная жизнь…
Глава 8.
Прошло несколько месяцев моей странной семейной жизни. Мы с Петером, можно сказать, подружились, если только возможно женщине дружить с мужчиной. Муж утверждал, что можно, что у них в Европе такое случается сплошь и рядом.
Наша близость достигла таких масштабов, что Петер даже перестал стесняться рассказывать мне о сопернице — той, что украла его сердце и исчезла где-то на просторах моей родины. Муж искал её долго и упорно, но абсолютно безуспешно — даже следов не нашёл. Те люди, что похитили его невесту, проворачивали свои дела очень осторожно, с соблюдением строжайшей тайны. Но Петер продолжал хранить верность своей возлюбленной. Это трогало меня и печалило безмерно.
Однажды моя новая подруга Ясмин спросила, не беременна ли я, и, снова наивно не разглядев в этом любопытстве руку хозяина, я честно ответила нет. Гнев господина не заставил себя ждать. Петер пришёл с работы напряженным, нахмуренным и… смущённым.
— Надия, — сказал он, не глядя на меня, и надолго замолчал. — Послушай… похоже, что нам придётся… хм… стать мужем и женой… по-настоящему.
Хорошо, что я сидела, потому что ноги точно не удержали бы меня в этот момент. Господь всемогущий, я об этом даже не позволяла себе мечтать…
— Время идёт, я не могу найти её… — муж никогда не называл имя своей возлюбленной. — Это не может продолжаться вечно. Если господин узнает, что ты… так и не стала моей, он будет очень разгневан, и я боюсь, что его гнев затронет и тебя, а этого мне хотелось бы меньше всего…
— Вы думаете, — перебила я его, — что я боюсь и не хочу этого? Вы ошибаетесь. Сейчас моё положение намного более двусмысленное, чем если бы наша семейная жизнь проходила как положено.
— Но ведь ты… не любишь меня?
— Из моих подруг и родственниц, сколько я себя помню, ни одна не вышла замуж по любви, но это вовсе не значит, что ни одна из них не счастлива. Вы там в своей… Европе слишком много значения придаёте сентиментальным чувствам.
Я лукавила. Но мне не хотелось признаваться ему в том, что я, на самом деле, очень сильно люблю его. Казалось, что если признаюсь, он воспылает одной лишь жалостью — и тогда не видать мне взаимности во всю оставшуюся жизнь.
Петер очень сильно смущался, входя ко мне в спальню тем вечером. А я ждала. Пока ещё сама не зная, чего, но ждала, с замиранием сердца и содроганием тела. Я тщательно вымылась, натёрлась духами и маслами, распустила волосы. Если у моей внешности и есть какое-то богатство, то это не глаза, а волосы. Длинные, чёрные, шелковистые. Ни разу за всю мою жизнь меня не подстригали. Шевелюра была не слишком длинной — всего лишь до бёдер, но укладывать её в причёску — целое дело. Особенно теперь: раньше-то сестры помогали…
Я прикрыла мягкими волнами прядей своё худощавое обнажённое тело, присела на постель, посмотрела на мужа. Он был в халате, кажется, на голое тело. От этого понимания у меня почему-то темнело в глазах.
— Ты очень красивая, — почти шёпотом пробормотал Петер.
— Я?! — мне показалось, что он издевается, но лишь на секунду: глаза моего мужа не могли лгать, он смотрел на меня с неподдельным восхищением.
— Ты. Моя жена. Красавица, умница, добрая душа.
Я встала, подошла к нему, обняла за талию и прижалась щекой к его груди, замирая от страха. Мне ведь можно… теперь, да? Уже можно?
Сердце Петера билось часто и гулко, он погладил меня по спине, и там, где его горячие пальцы, раздвинув волосы, касались кожи, оставались пылающие следы. Меня словно било током, я вздрагивала и только судорожно выдыхала, забывая вдыхать, пока в груди не закончился воздух. А потом Петер отстранился, провёл слегка трясущейся рукой (кажется, он нервничал не меньше моего) по груди, освобождая её от водопада волос, наклонился и захватил губами сосок. Я вскрикнула, потому что ощущение было настолько острым… Я не испытывала раньше ничего подобного.
Петер обхватил меня двумя руками за талию, приподнял над полом и понёс в кровать. Что он там со мной вытворял, я даже в самых смелых фантазиях не могла себе представить. Гладил всей ладонью — везде-везде, не пропуская ни сантиметра, ни одного стыдного места. Некоторые я прятала даже от сестёр, только мама их видела — и то, в далёком детстве, а тут — мужчина!.. трогает!.. Мне было трудно удерживаться от того, чтобы вскрикивать и выгибаться дугой. А что я при этом чувствовала, вообще не возьмусь описать словами.
После нежных поглаживаний ладонью Петер вдруг принялся тонко, щекотно водить пальцами, и это выворачивало меня наизнанку почище предыдущей ласки. Муж смотрел на меня с пламенем в глазах, ожиданием, удовлетворением… кажется, ему нравилось, что я так реагирую. Кажется, ему нравилось мучить меня. Потому что я мучилась в неясном для меня предвкушении чего-то большего, чего-то настолько приятного и всепоглощающего, после которого я смогу уже не томиться этой иссушающей смутной тревогой…