Мини-рассказы

Ночь была полна звуков, но мужчина не слышал этих звуков. Он вышел на балкон и глядел на луну. Небо, лето, звёзды, луна – всё как тогда, очень давно. Казалось, та ночь была в другой жизни. Огонёк сигареты вспыхивал во мраке ночи, пепел сигареты тлел и падал медленно кружась. Мужчина не сделал ни одной затяжки, а сигарета уже закончилась. Последние искры вспыхнули и погасли. А он так и не заметил. Почему именно сегодня он вспомнил о ней? Столько дней пролетело, сколько лет? Всё проходит, время лечит, но эта рана не проходила.

В ресторан с друзьями они припозднились, но не волновались – столик был заказан и оплачен. Первые полчаса поздравления продолжались – мужики перекрикивали друг друга. А он улыбался – всё и все казались красивыми, радостными, счастливыми. Хотелось обнять весь мир, закричать от радости или в эйфории. К этому он так долго шёл. Через полчаса все угомонились. Зазвучала музыка Юры Шатунова – щемящая, волнующая и чарующая. Почему ему нравился Шатунов, он бы никому не объяснил. И хотя тщательно скрывал в своём возрасте это, кто-то узнал. И эта песня звучала для него. «Тишина» – так называлась эта песня. Друзья решили потанцевать – ресторан, музыка, веселье, мишура. И хотя у Шатунова вечер был вдвоём с тишиной, здесь не было тишины. Он остался за столом один. Осмотрел зал, нет, никаких планов и конкретики не было. Была эйфория.

Вот в этот момент он увидел её. Если сказать, что она бы привлекла его внимание на улице или где-то ещё, значит ошибиться. Ничего в ней не было от того стандарта, который он задавал каждой, которую хотел приблизить к себе. Они были высоки, стройны, милы, где-то даже красивы, но… безлики, все, как одна. Но он никогда не отступал от принципа, зачем? Всё должно быть красиво, стильно и безобязательно. В этом вопросе он не хотел брать на себя обязательств. А она, она притягала взгляд, заставляя оглянуться, посмотреть, не ошибся ли. Она искрилась в лучах светомузыки и даже изнутри. Он уже так долго смотрел на неё, что, видимо, она почувствовала. Их глаза встретились. Она не смутилась, не отвела взгляд, хотя где-то на самом кончике души ему показалось, что она напряглась. Ничего не изменилось ни в позе, ни во взгляде, но что-то было. Она была не одна – такая женщина не может быть одна. Но сейчас она смотрела ему в глаза. И в какой-то момент ему показалось, что нет расстояния между их столиками, стоит протянуть руку и можно будет её коснуться, почувствовать наощуп бархатистость или шелковистость кожи. Заглянуть ещё глубже, увидеть, что искорки – это не отсвет софит, а та неопределённость, которая заставляет биться сердце, от которой закипает кровь, и хочется совершить безумство. Как, например, сейчас. Он не помнил, как оказался у её столика, как спросил разрешение у сидящих, можно ли её пригласить. Не помнит, что было дальше, он очнулся, когда коснулся её спины. Он не слышал музыки – она была в его сердце.

– Дерзость – Ваша отличительная черта? – голос обволакивал, обвевал нитями, заставлял биться сердце ещё быстрее. Она смотрела прямо, не кокетничая, не стесняясь.

– Нет, обычно я очень галантен. А что плохого в том, что я пригласил даму на танец. У нас за столом их не хватает.

– А действительно, что?

– Ваши кавалеры были не совсем против, мне так показалось.

– Они тоже галантны и не будут устраивать сцен из-за просто танца.

– Вот и хорошо.

Они даже не познакомились. А зачем? Он надеялся избавиться от наваждения с помощью одного танца. А для неё это был просто танец. Но руки старались держать крепко, глаза отказывались от им только известной игры в переглядки, а мозг вообще не желал просыпаться. И хотя в голове молоточками стучало: «Отпусти, не твоё…», – всё его естество отказывалось прислушаться.

Но музыка закончилась, и она совершенно спокойно освободилась из его объятий. Он стоял, а она спросила:

– Ваша галантность распространяется на то, чтобы проводить даму к столу? – она иронично приподняла бровь.

Он почувствовал себя первоклассником, когда не выучил урок, и Светлана Павловна мягко упрекала его в этом. Ему даже показалось, что он покраснел.

– Да, да, простите, задумался,…засмотрелся.

– Если есть на что, то прощаю.

Он заглянул ей в глаза, не издевается ли. Но её взгляд уже ничего не говорил. Как в тумане проводил её до столика, пробормотал какую-то банальность, и вернулся к своему столу.

– Сильно.

– Что, прости, ты о чём?

В глазах Павла был смех.

– А я о том, что как бы это вечер не закончился банальной дракой. Ты к ней как приклеился, а мне показалось, что дама в паре.

– Тебе не показалось, она, действительно, в паре, но всё остальное – бред выпившего друга, который решил блюдить мою нравственность.

– Я то просто блюдил, как ты выражаешься, а вот ты, мой друг, решил блудить…

Недосказанность, незаконченность повисла в воздухе. Не было вопроса, не было и констатации. Павел пытливо приглядывался. Он помнил всё, что было…

– Не волнуйся, друг мой, это не блуд, да и она…

– Да, я обратил внимание, что не 90–60–90 и отсутствие индивидуальности напрочь. Но вот это-то меня и зацепило. Между вами будто молнии сверкали.

– Ты преувеличиваешь.

– Хорошо неслись они в одном направлении, но если это разглядел я, то за её столиком может тоже не страдают миопией. И вот поэтому я и подумал о мордобое.

– Умеешь убедить. Но я огорчу тебя – ничего особенного, прекрасный вечер, море спиртного, музыка, захотел размяться.

А потом он усиленно не смотрел в её сторону. Но это давалось ему с трудом. Вконец измучив свою гордость, он вышел на улицу покурить.

Судьба – женщина, а потому любит строить козни. Она стояла на углу ресторана совсем одна, пытаясь заставить зажечься зажигалку. Та не стремилась, искрила, но не зажигалась.

– Проклятье, – чертыхнулась она. Он уже неслышно подошёл сзади и протянул свою.

– Мама никогда не говорила Вам, что ругаться и чертыхаться нельзя?

– Почему же, она предупреждала меня, но я, как Вы уже заметили, вышла из того возраста, когда делаешь то, что говорят взрослые.

– Это я заметил, но…

– Поверьте, я большая девочка.

Она посмотрела ему в глаза, и он понял, что пропал, что это наваждение не выгнать просто танцем. Это не поддавалось никаким объяснениям, но ему просто танца не было достаточно. И это не было просто желанием обладать ею ночь, нет, это было необъяснимо, но он хотел знать о ней всё – размер обуви, какие сказки она слушала в детстве, какую школу окончила, о чём мечтает пред сном, и, наконец, нравится ли ей Шатунов. «Бред какой-то», – подумал он и услышал.

– Согласна.

Оказывается он ещё и вслух начал высказывать свои мысли. Так дальше нельзя. Он знал, что однажды это произойдёт. Нет, не знал, надеялся, ждал… Но дни шли, месяца текли караваном облаков, года летели, как составы мимо маленьких полустанков, а это не происходило. А он говорил себе: «Однажды…» Постепенно надежда исчезла, растаяла в призрачном вчера, оставив лёгкий след, как у Утёса-великана у Лермонтова тучка оставила мокрый след. И всё. Он перестал верить, ждать. И вот сейчас это было даже больше, чем удар под дых.

– Уедем? От всех, от всего.

– А сможем от всего?

– Хотя бы попытаемся. Помните, как у Яковлева: «Мы перестали совершать глупости, перестали лазать в окна к любимым женщинам…». Ну, или что-то подобное, дословно я не помню.

– Глупости – это всё, что не укладывается в общепринятые рамки, которые человечество придумала для того, чтобы их нарушать.

Он проверил ключи от машины.

– Я чуть-чуть выпил, но нам недалеко… – ему на миг стало стыдно, что она подумает? Но она ни о чём не подумала.

– Если недалеко, то нестрашно, – и снова искорки в глазах, смешинки, которые манили и околдовывали.

– У вас в родне не было потомственной ведьмы? – спросил он уже в машине.

– Тебя это пугает? А ну, как были. – Взгляд прямой, а искорки не исчезли.