Страница 11 из 13
– Никогда такого не было и вот опять! – проворчала из балахона Таша.
Олеся слушала молча. Было немного дымно, пахло горячим воском. Подруги сидели на полатях, словно возвышались за кафедрой, и Олесю бесило то, как Настя чесала под раскрасневшимся носом, а Иветта мечтательно уставилась в потолок, по которому гуляли тени.
В один миг Олесе всё полностью надоело и её прорвало:
– На хуй идите просто. Просто идите на хуй. Поебались с грибами, сидим, блядь, в сраной избе, чугунок ложкой скребём, а тебе – Батлер, Харувэй! – просто на хуй с этим идите, хорошо?
Олеся еле удержалась, чтобы не пнуть ведро. Если сейчас ей что-то ответят, она заорёт и сбросит всех с полатей, а Иву – именно её и никого другого – макнёт прямо в парашу, чтобы с волос её стекала так любимая ею жижа.
Таша вдруг выглянула из своего угла. В последнее время слух её утончился, и девушка первой слышала то, чего все так боялись.
Борода ввалился красный, пьяненький, весёлый, с распахнутой на груди телогрейкой. Оттуда торчал плотный копошливый ворс. Олеся с криком бросилась на вошедшего, но тот, сильно проигрывая в росте, просто толкнул её, и девушка упала.
Мужик обвёл комнату мутным взглядом и спросил:
– Какие глаза у ёжика?
Пленницы переглянулись.
– Глаза у ёжика? – прошептала Таша.
Борода не услышал. Покачнувшись, он снова спросил:
– Какие глаза у ёжика?
Настя метко плюнула ему прямо в лоб. Харчок был зеленовато-жёлтый, вонючий от нечищенных зубов. Мужик промокнул его двуперстием и с чмоканьем втянул в себя. Затем сложил пальцы в две огромные фиги. Из них торчали расплющенные жёлто-чёрные ногти, расслоившиеся и грязные, будто ими долго рыли землю. Пошевелив фигами, Борода счастливо захохотал:
– Вот какие глаза у ёжика!
И ушёл.
Он вернулся вечером – за дверью опять было темно. Подруги не разговаривали. Олеся потирала синяк, полученный при падении. Она вновь почувствовала себя неуклюжей Джорданихой, и это раздражало её, словно девушка была заперта с одноклассниками. Таша натянула балахон на глаза, исчезнув в растянутых рукавах. Настя с Ивой сидели нахохлившись, как разругавшиеся соавторы.
На этот раз тюремщик ничего с собой не принёс. Он сел и начал оглаживать бороду. Золотые глаза его смотрели куда-то мимо – в щели, дыры, свищи – поэтому хотелось ощупать себя, узнать, не прибавилось ли отверстий.
– А жарёха где? – выглянула из одежды Таша.
– А где ошибка? – передразнил тот, неторопливо оглаживая бороду. Огарки, прилепленные на лавку, освещали мужика снизу, как подземный огонь. В просвечивающей бороде мелькали руки. Иногда пальцы что-то нащупывали, дёргали и сжимали в кулаке.
– Ты там блох что ли ловишь? – поинтересовалась Настя.
– Блох я уже поймал, – ответил мужик и заухал. С непокрытой головы полетели какие-то крошки. Пальцы продолжили перебирать спутанную бороду. Цвет её стал рыжим, поцелованным огнём.
– Если мы правильно ответим, ты нас отпустишь? – спросила Ива.
– Вы здесь не задержитесь, – уклончиво ответил сторож.
Он сжал кулак и прошёлся им от подбородка до самых кончиков. На мгновение его лицо вытянулось, оттуда удивлённо выступил пористый нос. В руке у мужика остались вырванные волосы. Таше показалась, что она расслышала слабенький треск.
– Наша ошибка в том, что мы женщины? – напрямую спросила Настя и с вызовом посмотрела на Иветту. Та отвела взгляд.
Мужик задумался. Заскорузлая рука его гладила бороду, расправляла прокуренные до желтизны усы. Иногда он вновь проходил рукой до самых кончиков, и помятая курчавая борода вытягивалась в рыжие струны. Вычесанных волос в кулаке прибавилось.
– Женщины? Здесь нет ошибки, – шишковатый палец ткнулся в Иветту, – слезай.
Девушка метнула испепеляющий взгляд на Настю, которая блестела за своими железками. Слезла Иветта грациозно, несколько раз взмахнув длинными ногами. Она с вызовом встала напротив мучителя, который едва доставал ей до живота. Даже в покорности Ива была прекрасна: как ни согни настоящую, озёрную иву, она распрямится, хлестнув по рукам, сделавшим ей больно.
Борода принялся скатывать волосы в правой руке. Он прогонял их большим пальцем от мизинца до указательного, пока надёрганные волосинки не свалялись в упругий катышек. Шарик напоминал длинноногого паучка, косиножку, убьёшь которую – дождь пойдёт. Комок стал шевелиться, сжатые волосы расправлялись, росли в объёме, выскакивая из него игривой вьющейся ножкой. От них пролегли тончайшие незаметные тени, изрезавшие грубую ущелистую ладонь.
Наклонив голову Иветты, мужик всмотрелся ей в ухо. Нежно подул туда, обвёл пальцем розоватые хрящики. Затем поднёс к глазам девушки плотный лохматый катышек, и, хлопнув Иветту по голове, вогнал волосяной ком ей в ухо.
Та охнула. Выпрямилась, устояла. Спросила тихо, с презрением:
– Думаешь, я не знаю, что никакой ошибки нет?
Скособочившись, так, что вздыбленная борода указывала куда-то вбок, мужик весело ответил:
– Как это нет ошибки? Вот она, перед вами! – Борода постучал себя по груди и сказал, – Вы решили, что я мужчина.
Спали вповалку. Прежде чем улечься, все долго водили свечой над ухом Иветты, силясь выковырять волосяной комок, но ничего в ушной раковине не нашли. Обламывая подросшие ногти, Олеся кое-как отломала длинную тонкую щепку, которую осторожно засунула в ухо Иветты, но не обнаружила там ничего кроме густой жирной серы. Ива завопила, что чувствует, как в ней шевелится ком и, выхватив щепку, расковыряла ухо до крови.