Страница 10 из 13
Иветта не успела перевести дух, как вздрогнула от тихого шепотка Таши:
– На пальцах.
– Что? – переспросила Ива.
– Ты объяснила это на пальцах.
– И что?
– Ну а должна была на клешнях, сяжках, перепонках.
Таша хихикнула с таким видом, будто сказала не глупость. На неё с удивлением посмотрели, и расхохоталась уже Настя:
– Язык мой – враг мой!
Все трое – Олеся, Настя и Таша – меленько, гаденько рассмеялись. В Иве что-то вздрогнуло, будто ветвями своими она коснулась воды. Ей стало обидно. Может она просто не умела иначе... а они... они могли бы и промолчать.
После Олеся снова попыталась расковырять щель, но та будто заросла, сделавшись узкой и твёрдой. Из неё больше не дуло. Голова болела, от тела кисло несло потом, ещё кислее был запах других. Ведро смердило. Когда им нужно было воспользоваться, ведро затаскивали под полати, а остальные залезали наверх, чтобы не слышать звуков. Подтирки не было. Хорошо, что пока не было месячных. Иветта, перетерпев обиду, рассказала об эффекте Макклинток, якобы синхронизирующем менструальные циклы у женщин, долго живущих вместе.
– Теперь мы выясним, конспирология это или нет, – вещала Иветта, стараясь заполнить пустоту, – а вообще вот вам план для всеобщей фем-революции: синхронизировать циклы миллионов женщин, и устроить красный рассвет. Провалы и половинчатость всех предыдущих революций в том, что революционеров не объединяло ничего, кроме химер. Только расисты сделали жалкую попытку зацепиться за кровь, что тоже окончилось ничем. А вот кровь женщин – наше реальное основание.
Настя такому смеялась, а Олеся скрежетала зубами. Из развлечений остался лишь разговор, и, как это часто бывает у людей близких, но близких не до конца, говорить друг с другом надоело уже на следующий день. Ещё через один это начало раздражать, и Олеся кривилась от каждой новой фамилии или темы, которую вдруг начинали обсуждать Настя с Ивой. Таша, сидя в углу, подтянула к подбородку колени и что-то напевала. Лицо её схуднуло и обесцветилось. Олеся пыталась поговорить с подругой, но Таша ушла в себя, а однажды и вовсе огрызнулась.
Помощь, на которую все надеялись, не спешила.
Расхаживая от стены к стене, Олеся в который слушала про онтологический поворот, о том, что свобода возможна лишь вне бинарностей – в слизи, траве, компосте, грибах – о связанности пересечений и пересечении связанностей, и в ней крепла физическая неприязнь – не к тому, чего Олеся не понимала, а к тому, чего она не хотела знать. Олеся всегда была сцеплена с жизнью, а когда ты ещё и беден, жизнь весьма неохотно отстаёт от тебя.
Настя украдкой посматривала на Олесю, и что-то шептала на ухо Иве. Та прикрывала рот ладошкой, пытаясь сдержать дыхание. Настя немного ревновала подругу и потому старалась завести такой разговор, в котором Олесе бы не было места. Ей хотелось вывести Олесю из себя, сделать противоположностью укрывшейся в своём теле Таши. Тогда Иветта вспылит, и Настя почувствует себя как дома – в родной переругивающейся стайке. Девушке было страшно, и она боролась с этим как умела. Борода вёл себя странно, он не был ни одной из описанных проблем – развязным мужиком из трамвая, троллем из-под Сети, обеспокоенным отцом, насильником – и Настя, которая не дала бы им спуску, не знала, что делать. Если бы удался удар ножом... а так она как бы запуталась в бороде, бесконечно тонула, и всё, что теперь оставалось – разговаривать с Ивой, да подзуживать остальных.
– Я многого не понимаю, – не выдержала наконец Олеся, – но не могу уяснить вот что: как вы можете вечно обо всём этом талдычить?
Иветта пыталась расчёсывать пятерней спутанные волосы. Помня об обиде, голос её был мстителен:
– Ты хочешь задуматься, возможен ли подлинный разговор на абстрактные темы, как будто нас не разделяют травмы прошлого? Да, Леска. Это важный вопрос.
Таша гулко стукнулась головой о бревно.
– Она спрашивала про другое, – Настя пробежала пальцами по проколам, – дескать, хорош болтать про всякую фигню, пора переходить к делам. Так ведь, Лесь?
– Я только за, – сказала Иветта, – но каким? Предлагай.
– Да любым! Да можно просто поговорить! О домашнем насилии, о проблеме обрезаний. Или о несправедливой рабочей плате, – и здесь Олеся не удержалась от выпада, – об её несправедливости из всех нас знаю только я.
Таша нашла в себе силы хихикнуть.
– Какая-то жуткая оторванность от жизни, – продолжала Леся, – вопиющие невнимание к самым близким и самым важным вещам. Мне кажется, если вы вдруг увидите, что на улице кого-то насилуют, то не броситесь на помощь, а крикните: 'Так тебе и надо, мразь! Нет чтобы пересобрать себя как слизь!'.
Настя не удержалась и хохотнула. О подобных идеях все узнали от Иветты и она несла за них ответственность. Смехом Настя хотела спровоцировать подругу.
Иветта всё ещё улыбалась, но волосы расчёсывать перестала:
– Ты утрируешь. Там всё сложнее и не так.
– Сложнее, проще... какая разница! Главное, что есть насущные проблемы: как нам отсюда вырваться, как жить, как не дать полоумным мужикам отрезать клитор...
Внутри Насти всё затрепетало. Стало так же хорошо и тихо, как перед грозой. Настя знала, что сейчас последует.
– Ты так говоришь, будто тебе самой в кошаре клитор отрезали, – сузила глаза Иветта, – ты привилегированная городская девочка, которая снисходительно печётся о проблемах, которые её не касаются. Ну вот что у тебя общего с африканской или арабской женщиной? Тебя, да и нас, максимум на улице косо посмотрят, а их сожгут как колдуний или камнями забьют. Та же Харувэй прямо об этом пишет и не просто призывает отказаться от лицемерия, а предлагает – в том числе через нас с Настей – пересобрать себя не как женщину, а как волевую бесполость, чем добыть саму возможность свободы, которая невозможна, если мы вписываемся в существующие отношения. Без обид, но ты просто хочешь обустроить тюрьму, чтобы был закон, запрещающий надзирателю насиловать, а мы думаем, как и кем из этой тюрьмы вырваться. А то, что ты озвучила, на теоретическом уровне давно сказала Марта Нуссбаум по отношению к великой Батлер... – тут Настя, словно школьница, которая тоже знала, но которую не спросили, вмешалась и затараторила, – Бу-бу-бу, непонятно ничего, бу-бу-бу, оторвано от жизни, бу-бу-бу, одни слова... – получив подмогу, Ива примиряюще закончила, – И вот мы опять ссоримся, вместо того, чтобы объединяться.