Как скрипит горох

– Сам!

– Ты умеешь!? – воскликнула Лидия Михайловна, хотя Юра готовил омлет раза два в неделю.

– Бабушка, мне двадцать лет. Я всё умею. Садись давай.

– Достань себе чистую тарелку. Там в буфете должна быть чистая тарелка. В левом отделении.

– Да-да. Ты садись главное.

Лидия Михайловна схватилась за буфет, причём схватилась как раз в том месте, где он был искалечен дверью, и подтянула себя к столу. Больные ноги с трудом согнулись, и женщина опустилась на стул.

– Умываться не пойдёшь? – с надеждой спросил Юра, – Я в умывальник воды налил.

– Да что-то не хочу. Ноги не ходят!

– Хочешь, я тебе в тазик воды налью и сюда принесу?

– Да не надо, я сама могу...

Вот это 'сама могу' Юру немного раздражало. Во-первых, бабушка сама уже почти ничего не могла. Во-вторых, 'сама могу' плавно превращалось в 'сама не хочу'. В-третьих, и это было самое важное, 'сама могу' относилось к области, которая касалась их двоих. Если бы Лидия Михайловна сначала умывалась, а потом требовала смотреть на неё, тогда Юра глядел бы не в заплывший ком, где перемешались серые, жёлтые, полусонные, истёртые пергаментные цвета, а смотрел бы во вполне человеческое лицо. Но Лидия Михайловна умываться не спешила – ей доставляло трудность выйти на улицу, и Юра каждое утро смотрел в лицо проснувшегося мертвеца. То же самое было с баней. Старушка не всегда хотела идти мыться, списывая это на погоду или просто на 'не хочу', но мыться было необходимо, потому что старость приходит с запахом, и этот запах начинал вытекать на веранду, как только утром о буфет несколько раз грохала дверь.

– Нечистым трубочистам стыд и срам, – подбодрил себя Юра, быстро доев омлет.

– Бе-бе-бе, – отшутилась старушка.

Вопреки возрасту и здоровью, которое родственники отправили подлечить на дачу, Лидия Михайловна пребывала в полном рассудке. Юра понимал, что это-то и было самое важное, что главное соображает человек или нет, и, если он соображает, то это всё равно лучше, чем любой физический недуг. Ведь если человек ни гу-гу, то его и нет – просто непослушное мясо ходит. А Лидия Михайловна не только соображала, но, как и всякий постаревший советский интеллигент, соображала хорошо и на вольные темы: на классическую музыку, чуть-чуть на латынь, на русскую литературу, анекдоты и на прочий гумус, на котором взошли многочисленные библиотекари, учителя, преподаватели и переводчики прошлого века. Поэтому старушка могла ответить не просто остроумно, а ответить так, что Юра ничего не понимал, и это ему нравилось больше всего. Кроме того, это немного пугало. Чувство юмора не сочеталось с разбитым одеревеневшим телом, которое никто не бил, но которое всё равно было в синяках – еле-еле ходит человек, умыться не может, а всё равно смеётся, шутит.

– А Васька где? – кусочек омлета свалился со сморщенной губы и мокро шлёпнулся в тарелку.

Большой серый кот свободно приходил и уходил через дырку в погребе, днём отлёживаясь на старушечьей кровати, а ночью отправляясь на охоту. И всё было хорошо – кота гладили, тот ел и урчал, давал трогать душистый сибирский мех, обожая улечься прямо в ногах, чтобы никто никуда не мог пройти, да только Лидия Михайловна оберегала кота как священный дачный тотем.

– Куда опять намылился? – вскрикивала старушка, заметив, что кот спрыгнул с кровати или начал подозрительно вертеть мордой. Пенсионерка закрывала дверь в зимней комнате на крючок, поэтому кот полночи скрёбся и мяукал, а Юра лежал на веранде и слушал концерт, который не заказывал. Бабушке было хорошо – она храпела. Коту тоже было хорошо – у него было дело. В такие ночи нестерпимо хотелось, чтобы кот победил, и дверь, распахнувшись, как следует шандарахнула по буфету. Но, увы, Эфон всегда прилетал на рассвете.

– Гуляет где-то. Это же кот, – в который раз ответил Юра.

– Вася! Вася! Вася! – закричала старушка, сидя за столом.

Юра машинально сжал кулаки. Они подрагивали.

– ВАСЯ! – было крикнуто для уверенности.

Никто не пришёл и даже не мяукнул.

– Вот негодник, – вполне серьёзно сказала Лидия Михайловна, – опять шляется!

– Это. Же. Кот, – раздельно и уже зло произнёс Юра.

Он злился не на бабушку. Его злила ситуация. Злило то, что ровно то же самое было месяц назад и будет ещё через месяц – момент повторится с первопроходческой наглостью. Юра догадывался, что он ответит и какая последует реплика. Он знал, что кот придёт вот-вот, минут через десять или пятнадцать, и когда он придёт, с радостным мявканьем выскочив из погреба, бабушка также радостно воскликнет: 'Вася'! Это было терпимо – человек, переживший восемьдесят лет, мог позволить себе и большие выходки. Юра это понимал, но то, что он это понимал и при этом всё равно злился, лишь увеличивало раздражение, возвращавшееся к Лидии Михайловне.

– Мррр-рр!

Вздрогнула крышка погреба. Пушистый серый хвост приподнял край старушечьего платья. Кусочек омлета снова плюхнулся в желтоватую лужицу. Старушка посмотрела туда, где кота уже не было.

– Ты пришёл, Кыскин?

Кот важно проследовал в комнату. Там у него стояли плошки с кормом и водой. Лидия Михайловна перевела дух. С таким же облегчением Юра увидел, что её лицо отошло ото сна.

– Тебе ещё что-нибудь дать? – спросил Юра.

– Спасибо, всё есть.

– Тогда я пойду, поработаю в огороде.

– Ах ты наш труженик! – и это была не ирония.

Ни в каком огороде Юра не работал. Утром он уходил в дальний конец участка, быстро поливал огурцы и садился в тенёк под ранеткой. Парень рассматривал весёлую грядку с горохом, ожидая, пока бабушка доковыляет до туалета, помоет руки и взберётся обратно по крыльцу, которое под грузной старушкой почему-то не охало, как оно обычно охало под Юрой. Только когда бабушка скрывалась в комнате, парень выбирался из тенька и понуро шёл на веранду, где снова садился за компьютер.