Бурундук

– Никто по мне не проехался, – вяло возразил Коля.

– Это ты тому малолетке расскажешь. А Сергею Михайловичу тогда всего-то мангал не понравился. И то, что дрова для бани с краской были. Тебя полвечера стебали, пока папа мой это не прекратил. И ты ещё хочешь, чтобы тебя позвали к ним работать? Коленька, я тебя умоляю, вынь эту страхолюдину. Ты же сам понимаешь, что я права. Ты и дров нормальных наколол, и мангал приличный выложил. И пиво ездил нужное покупать. Мясо сам мариновал. Ты же хочешь им понравиться?.. Что ты молчишь? Почему, когда на тебя наседают, ты всегда молчишь?

Раздалась какая-то возня – видимо, попытка обнять – и Николай ответил:

– Давай простоит до утра? Утром я уберу. Обещаю. Ну или давай я отломаю эти рога. Не видно же... Хотя да, о чём это я. Это не на заборе рога. Это ты рогом упёрлась. Для тебя это дело принципа. Вся в папашу.

После смачной оплеухи последовало злобное обещание:

– Как уснёшь, я туда чайник кипятка залью.

– Ну Маш...

– Ко-ля́! – раздалось строго.

– Ладно-ладно...

Через пару минут на фоне темного неба появилась недовольная Колина голова. Он заметил притаившегося в проходе Ивана только тогда, когда взялся огромными ручищами за кривой сук. С несколько мгновений мужчины молча смотрели друг на друга, а затем Коля начал вытаскивать деревяшку. Трели бурундука накрыл гром профнастила. Николай выбросил лесину за забор и спросил назад:

– Довольна?

– Спать иди.

Потоптавшись для вида, Коля перегнулся вперёд и прошептал Ивану:

– Как я уйду, вертай всё взад. Утром я встану, выну опять. А то она правда хомяка убьёт.

Иван сделал так, как сказали. А ночью ему приснился кошмар.

Парня послали собрать черноплодку. Он забрался на грубо сколоченный стол, шатнувшийся под ногами. Чтобы не упасть, Иван то и дело хватался за кромку забора. Ягоды падали в ведёрко, пальцы краснели, но взгляд притягивал непокрытый столбик ограды. Иван наклонился над ним, и зияющая чернота заполнила взор. Парень отшатнулся, ведро опрокинулось, и, пытаясь поймать его, Иван полетел в душную тьму. Дно чавкнуло гнилью, где копошнулась необутая многоножка. Темница ужалась, пахнуло железом. Повернуться можно было, только шоркая по ржавой стене. Над головой, в тесном квадрате неба, склонилась ветвь черноплодки. Пальцы Ивана загнулись, коготки заскрежетали по гладкому металлу. Вместо голоса – испуганный писк, и кто-то, проходя мимо, сказал: 'Как красиво воркует'.

Иван проснулся и выполз под звёздное небо. Оно было свежим и вечным. Тело потряхивало, но не от сна, а от очевидности мысли: люди тоже сидели в таких же тёмных тесных колодцах – комнат, тюрем, черепов, планеты – и не могли никуда сбежать. Нужен был тот, кто просунет палку. Но палок было мало, а ещё меньше тех, кто осмелился бы взять их в руки. Столбцов и труб было больше. Весь мир стоял на свайном фундаменте, и даже крохотное садоводство отгородилось десятками глухих заборов, каждый из которых подпирал полый металлический профиль. Гудел в них нежный ночной ветерок, поблескивала луна. Качалась кромка, стонали лаги – рос вселенский забор.

Утром Иван пришёл в себя от долбёжки в дверь.

– Пойдём, – сказал Николай, – подсобишь.

На плече его лежала болгарка.

– Короче, я полночи думал, – зевал по пути Николай, – если по ветке он не хочет, то мы должны сами к нему пробраться. Подкопать не вариант – цемент. Думал какую-нибудь липучку туда опустить, чтобы зацепить его, но она к стенкам прилипнет. Петля мне кажется тоже не сработает. Думал даже помаленьку землю подсыпать, ну, знаешь, чтобы он её утаптывал и поднимался немного, но чё-то тупо звучит, да? Поэтому не будем заморачиваться и просто подрежем столб, а там рукой достать можно.

План был прост и решителен, но ожидаемо столкнулся с критикой.

– Коля, ты совсем уже!? Я папе звонила. Он сказал, чтобы ты ничего не делал. Вечером они приедут и всё сами вытащат.

Уже приготовившийся отрезать столб Николай медленно распрямился:

– Маш... ты щас серьёзно?

– Мне от него тоже влетело! – оправдывалась жена, – Папа сказал, что он с самого начала тебе говорил заглушки на столбы поставить. И ещё папа сказал...

Но Коля не слышал. Он возбуждённо махал руками:

– Папа-папа... а знаешь, что Сергей Михайлович скажет? Нихуя, Машка, твой Колёк не умеет. Даже бурундука вытащить не может. Он хоть как детей делать знает? И папа твой это стерпит, только зубами в стороне поскрежещет. Хуле, это ж Сергей Михайлович! Вершина мира, блядь!

– Ко-ля́!!!

Тот вдруг взорвался:

– Что Коля-то!? Хуле Коля-то?! Нахуй это Ко-Ля́ вообще? Ты блядь француженка, что ли? Ко-ля́! Ко-ля́! Ни-ху-я́! Нахуя мне вообще этот забор? Я, может, мудями хочу перед соседями потрясти. А забором пизду свою огороди. Шастать меньше будут.

Иван понял, что взяли его не для того, чтобы он помог, а чтобы укрепиться в собственной правоте. При Иване было труднее отступить, но вместо этого Николай перешёл в наступление. Жена глядела на него без брезгливости и отвращения. Ухоженное лицо Марии торжествовало от осознания собственной правоты. Вот кем ты оказался. Вот за кого себя выдавал. И то, что грубость не бросила в слёзы, а заставила улыбнуться, явила тот семейный изъян, из-за которого всё и распалось. Ведь кого не ранят слова? Равнодушных.

– Папа с тобой поговорит, – зло пообещала Мария.

Коля хмыкнул и завел болгарку. Диск вгрызся в столб, тут же его проточил, и сноп искр, брызнувший на забор, попал внутрь профиля. Над бурундуком зажёгся грохочущий бенгальский огонь.

Второй заход докончил начатое, и Николай выключил болгарку. Сунув в землю приготовленную палочку, мужик стал выковыривать бурундука. Делал он это так, будто пытался подцепить ускользающую китайскую еду, и даже высунул от усердия язык.