Страница 46 из 70
— Какую, например?
— Понятия не имею, — честно призналась Эвелина. В другой профессии она себя не видела, но… и в нынешней ей остаться не позволят.
Сожрут, когда Матвей Илларионович уйдет.
— Ваш отец…
— Жив. Насколько знаю, здоров. Работает. Мы не общаемся. И вам не стоит.
— Не буду, — он все-таки улыбнулся. — Вы не устали?
— Нет.
Идти было… хорошо. И даже туфли больше не казались тесными, хотя, конечно, каблуки пострадают, но ободранные каблуки можно будет закрасить карандашом.
Или лучше краской?
Главное, что сейчас она, Эвелина, и вправду получала удовольствие и от прогулки, и от разговора.
— А вы?
— Отца я почти не помню. Ушел еще в гражданскую. А мать жива и здорова. В Москве она. Я вас познакомлю.
— Не стоит.
— Почему? — вполне искренне удивился генерал.
— Если вы её любите, то не лгите… и… когда-нибудь вы уедете…
— Когда-нибудь возможно, — он не стал отрицать, не стал убеждать, что останется здесь, с нею, что влюблен с первого взгляда или даже со второго. Эвелине подобную чушь часто говорили. — Но пока мне придется задержаться. Скорее всего, на полгода или год. Мое задание оказалось… не таким простым, как я думал.
Хорошо.
Значит, у нее есть еще время.
А Макарский обещал поставить леди Макбет. Вот ее Эвелина сыграла бы с преогромным удовольствием.
Они вышли на набережную. Как? Она не туда свернула? Случайно? Или ноги сами принесли? Извиниться надо, наверное. Или нет? Вода растянулась темным покрывалом, река ластится к бетонным берегам, трется холодными боками, шелестит.
И ветер здесь разгулялся, стал злее.
— Кажется, я немного заблудилась, — призналась Эвелина, глядя на воду. И вдруг предложила: — Хотите, я вам спою?
— Хочу.
— Не боитесь?
— Чего? — он смотрел не на воду, не на берег, но на саму Эвелину.
— Говорят, что мы можем заворожить своей песней, лишить разума… заставить сделать что-то…
— Это просто слухи, — отмахнулся Матвей Илларионович. — Но… я и вправду не отказался бы услышать песню птицы-гамаюн. Настоящей.
Что ж… тем более петь хотелось. Порой на нее находило такое вот… желание. И противиться ему не хотелось совершенно. И Эвелина, закрыв глаза, запела.
Тихо.
Едва ли не шепотом.
Это в зале нужен голос, а здесь… здесь река и без того слышит. И ветер замолчал, только щеку лизнул ледяным языком. Осень и вправду подобралась близко.
О ней Эвелина и пела.
И еще об одиночестве, которое осенью ощущается особо остро. О тоске. И невозможном счастье. О боли, без которой жизни не бывает. О душе и бездушии.
О городе.
Людях.
Она пела без слов, лишь голосом, как, наверное, поют лишь птицы, но зная, что в отличие от птиц, ее, Эвелину, проклятое дитя, поймут правильно. И когда то, дурное, давящее, заставляющее петь, иссякло, она замолчала.
Сгорбилась.
Обняла себя и подумала, что пальто все же стоит присмотреть другое, потолще, лучше всего драповое, и даже из магазина сойдет, а потом уж она его перекроит, благо, пусть и не слишком ей давалось шитье, но справится.
Калерию опять же попросить можно.
Или вот… на кружок отнести.
— Спасибо, — этот тихий голос заставил вздрогнуть и обернуться. Она совсем забыла, что не одна здесь, на набережной.
Матвей Илларионович стоял, закрыв глаза, и выражение лица его было таким, что… Эвелина отвернулась. Люди не любят, когда кто-то становится свидетелем их слабости. А потому она также шепотом ответила:
— Пожалуйста.
Глава 24
Глава 24
— То есть убило его проклятье, — уточнил Святослав, мысленно выругавшись, поскольку об этаком повороте ему сообщить не соизволили. То ли не посчитали нужным, то ли…
Дело нравилось ему все меньше.
Мертвое ведьмовство.
Он запрокинул голову и потянулся, разгоняя кровь.
Мертвое, мать его, ведьмовство… плохо? Очень плохо. Запретные знания, проклятый дар того, ушедшего мира, который так и не удается изжить. И не удастся, пока гремит эхо войны. А оно еще долго будет гулять по стране.
— Я мало об этом знаю, — сказала дива, обнимая себя. Тонкие пальцы вцепились в колючую ткань, и показалось, что вот-вот прорвут. — А разве вам Степановский не доложил?
— Мне — точно не доложил. А вот найду, кому доложил, и… что-нибудь сделаю, — Свят помотал головой. Шея ныла. И все как-то… одно к одному.
— Мне нужно осмотреть квартиру, где жил этот человек, — дива или не удивилась, или виду не подала. — Если колдовство творили там, то я услышу.
— А могли и не там?
— Могли. Но тогда будет сложнее. А могли и заготовку сделать, но окончательно обряд провести уже рядом с жертвой.
Шея ныла.
Кости потрескивали. И неприятно так.
— Жертву в квартире приносить неудобно, — Астра загнула палец и уставилась на кривоватый ноготь. Вздохнула и добавила: — Соседи не поймут.
Святослав подумал и согласился, что и вправду редкий сосед отнесется с пониманием к мертвой волшбе, жертвоприношению и всплеску темной силы, от которой наверняка пробки выбьет. Надо будет, к слову, уточнить, не случалось ли каких аварий в последний месяц.
— Растить проклятье тоже лучше в месте тихом, спокойном, где можно будет подпитывать его… то есть опять же…
…жертвы.
Кого приносили? Животных? Хотелось бы надеяться, но что-то подсказывало, что все будет куда серьезней.
— Но вот когда проклятье начинает оформляться, ему нужна близость с жертвой. И волос или крови не хватит… нет, его должны были спрятать где-то… в той, где он встречался с любовницей, не стали бы. Хозяйка приходит квартиру убирать. Могла бы и наткнуться.
Свят кивнул.
— А вот если в его квартире, думаю, можно было бы место найти.
— Под кроватью? — предположил Свят.
— Да, пожалуй, — Астра почесала когтем переносицу. — Только не под, а в… в матрас или подушку. Или под простыню, чтобы поближе. Или… где он работал?
— Боюсь, это секретная информация.
Она кивнула и уточнила:
— Там проверки проводят? Если он занимался чем-то… секретным, то и место, в котором работал, тоже секретное?
— Секретнее некуда.
— Тогда… и охрана должна быть соответствующей.
Она замолчала, прикусив этот самый коготь. И светлые брови сошлись над переносицей, на лбу появилась складочка.
— Я не посмотрела его одежду. Или… она у вас?
— В хранилище.
— Я… могу?
— Если хотите. Я буду благодарен. И… квартиру осматривали. Весьма тщательно. Под кровать тоже заглянули. И в кровать.
— Но ничего не нашли? Оно созревшее, сосредоточенное. Оно переползло в него, и если давно, то остаточные эманации должны были развеяться. И ваши маги ничего бы не обнаружили.
— А… вы?
Астра вытащила коготь изо рта и спрятала за спину.
— Извините. Дурная привычка. Никак не могу избавиться. Я, скорее всего, почувствую. Вы работаете с силой, с энергией, а я… я тоже, но иначе. Для меня… она звучит по-другому. Или наоборот, не звучит. Как будто кусок мира вымарали. Понимаете?
— Просто верю.
— И если там что-то было, даже малость, то… я почувствую. Наверное. Бабушка говорила, что я слишком уж все чувствую. Что это компенсация. Могу мало, а вот слышу хорошо. И людей, и мир тоже… вам надо почки подлечить, к слову.
И тонкий палец ткнулся в бок.
— Особенно левая. Если хотите…
От подобных предложений не отказываются. Нет, к целителям Святослав заглядывал, куда ему деваться, когда оно положено. И процесс остановили.
И держали.
И воспаления глушили. Только…
— Когда? — Святослав склонил голову.
— Сейчас. Поворачивайтесь спиной. И рубашку снимите. Майку тоже.
Дива встряхнула руками, пошевелила пальцами. И в очередной раз преобразилась. Пусть никуда не подевались ни хрупкость ее, ни худоба, ни бледность, но… теперь она действительно была дивой.
— Вы… уверены?
— Больно не будет, — она поняла по-своему. — Не должно. Но… силы есть, время тоже. Или вам нужно с кем-нибудь проконсультироваться?