Страница 35 из 70
— А мама твоя где?
— Спит. Она устала, — сказав это, Розочка повернулась спиной, всем видом своим демонстрируя, что разговор окончен.
Тварь мелкая.
Из дома Антонина выскользнула, и уже в подъезде, сбегая по высокой лестнице, которая еще сохранила остатки былой роскоши, почти вернула душевное равновесие. Оказавшись на улице, она закружилась, засмеялась, сама не понимая, кто больше рад — Тонечка или Антонина.
Солнце.
Свобода. И скоро, совсем скоро…
— Простите, — пролепетала Тонечка, врезавшись в человека, которого еще мгновенье тому — Антонина готова была в том поклясться — здесь не было. — Я нечаянно.
— Это вы меня простите, задумался… — незнакомый вихрастый парень наклонился, чтобы поднять книгу. И Тонечка тоже наклонилась. И засмеялась, когда столкнулась с этим вот неловким лбом.
И сама-то она была неловкой.
— Тонечка, — сказала она, протянув руку. И ее приняли, пожали аккуратно.
— Алексей.
Молод.
И хорош собой той правильною сдержанной красотой, которую не могла не оценить Тонечка. Одет просто. И образ… отличник и комсомолец. Очки вот. Книга. Значок на груди. Чист и опрятен. Взгляд ясный, только вот мерещится в нем что—то такое, донельзя знакомое.
— Вы здесь живете? — он заговорил первым, и мягкий этот голос упрочил Антонину в ее убеждении, что появился этот тип здесь не просто так.
— Живу, — сказала Тонечка, хлопнув ресницами.
И зарозовела.
— А вы…
— А я из библиотеки, — он указал на первый этаж. — Взял вот…
Учебник «Высшей математики» внушал уважение, что названием, что размерами. И Тонечка тотчас восхитилась. А потом приняла уже его восхищение.
Разговор завязался сам собою…
…и Тонечка согласилась, чтобы ее проводили, а вот от приглашения в кино отказалась. Она замужем. Почти. То есть жених имеется, а потому ходить в кино она может только с ним. Правда, он очень занятой человек…
Тонечка была мила.
Пустоголова.
Но от нового знакомца отделалась. Правда, Антонина почему—то знала, что ненадолго. Сегодня или завтра он вернется и проявит большую настойчивость. Вопрос лишь, кто его послал?
Что ж, Антонина знала, кому задать вопросы.
А пока…
Она добралась до парка и даже позволила Тонечке понаблюдать за каруселью. Прогулялась по дорожкам. Выбралась через старую тропу, которой пользовались лишь местные, и, оказавшись на остановке, дождалась третьего троллейбуса.
А дальше просто.
До конечной.
И обратно.
Через поле, к частному сектору. Дорога была знакома, а потому Антонина позволила себе отвлечься, сосредоточившись на собственных ощущениях. И вынуждена была признать: уходить придется, возможно, раньше, чем она предполагала.
Плохо.
Нужный человечек уже ждал ее.
— Какие восхитительные у вас розы! — воскликнула Тонечка, между прочим, совершенно искренне. Розы были и вправду чудесными, Антонина и та залюбовалась.
Огромные кусты, уже тронутые осенью, расползлись по стене дома, укрывая его цветочным покрывалом.
Розы белые.
И алые, яркие, что знамя. Розы темно-красные, того бархатного редкого оттенка, который близок к черному. Розы кремовые и желтые, насыщенного колера.
В колючках их запутались запоздавшие осколки лета.
И гудели шмели. Вились над бутонами, заставляя их раскачиваться. Осеннее солнце вдруг плеснуло теплом, и Тонечка подумала, что не отказалась бы жить в таком вот месте.
Антонина же…
Промолчала.
Когда-нибудь и она осядет. Лет через пять, быть может, шесть, выбрав место тихое, может, сговорившись с какой-нибудь старухой, признающей в Антонине свою родственницу. А там и за домом дело не станет.
— Ах, доченька, — проскрипел старик в длинном жилете из собачьей шерсти. — Хороши-то, хороши, да только сил нет уж за ними приглядывать.
Старик отставил леечку и поднялся.
— Неужто помочь некому? — удивилась Тонечка.
Антонина же приметила соседку, высунувшую нос из—за забора.
— Увы… один я остался… — старик заковылял к калиточке. Шел он медленно, шаркающим шагом, опираясь на кривую сучковатую трость. — А ты…
— Подругу вот ищу. Она на Заречной живет, третий дом.
— Это Заречанская, — не выдержала соседка. — Поназывают…
Антонина с нею согласилась: донельзя странно было в одном городе иметь две улицы со столь похожими названиями.
— Заречанская? — Тонечкин голос звучал жалобно. — А Заречная?
— Это на другом конце города, — соседка, поняв, что одергивать ее не пытаются, высунулась из-за забора.
— О боги… — Томочка охнула. — Это же…
— Автобус ушел, — с непонятною мстительностью произнесла соседка. — Следующий в пятом часу будет. Но тут недалеченько, если через поле напрямки, а потом по леску…
Антонина мысленно хмыкнула. Оно и вправду недалеко, если дорогу знать, но вот человеку постороннему на этой самой дороге, представляющей собою одну тропу из многих, заблудиться проще простого.
— Не слушай ее, детонька, — старик добрался до калитки. — Пойдем, чайку попьем. У меня и медок свой. Передохнешь, а там уж и поедешь. Расписание у меня есть.
— Неудобно как-то, — замялась Тонечка.
— Да дойдет, молодая вон, ногастая, — соседка отступать не собиралась. — Будет тебе еще заминаться…
— Чай много не заминет. А ты, Анька, злая стала. Куда девочку посылаешь? Не сама ли жаловалась давече, что в лесочке неспокойно стало? — он и клюкой взмахнул. — А вдруг чего случится?
— Ой, Петрович, тебе бы…
— Мне бы… — проворчал дед, калитку отворяя. — Заходи и не думай. Никуда-то тебя я не пущу!
И клюкой своей о дорожку стукнул для пущей серьезности. Тонечка и вошла, как была, бочком. Потупилась. В сумочку свою вцепилась обеими руками.
— …не захочет, ничего-то… — соседка продолжала ворчать, но больше для порядка.
— Иди в дом, милая.
В доме пахло розами и медом. Цветы эти, кажется, заняли все свободное пространство. Они поселились на обивке старого дивана, на полотняных шторках, отделявших кухоньку от комнаты, на покрывалах и наволочках. Они забрались под рамы, тесня старые выцветшие фото. И в обилии этих цветов Антонине стало… не по себе.
— Привезла? — сухо поинтересовался дед, теряя всякую умильность. Спина его распрямилась, плечи раздались, и стало очевидно, что вовсе не так уж стар Ефим Петрович, более известный в узких кругах, как Отвертка.
— Да, — Антонина тоже скинула маску, причем с немалым облегчением.
И Отвертка понял.
Хмыкнул.
— Баили, что хороша у Лисы дочка, но не думал, что настолько… жаль, что с маменькою так оно вышло.
— Жаль, — сухо ответила Антонина, в обычном своем обличье счастливо свободная от ненужных эмоций.
Пакет она положила на стол и благоразумно убрала руки, чем заработала еще один одобрительный кивок. А ведь верный человечек — настолько, насколько вообще можно говорить о верности среди воровского отребья — шепнул, что к Антонине приглядываются, и потому нужно себя держать.
Она и держала.
Всегда.
— Не интересно, что там?
— Интересно, — Антонина сумела выдержать взгляд и поморщилась слегка, ибо использовал старик силу, а значит, верно поговаривали, будто Отвертка вовсе не так прост, каким пытается казаться. Находились и те, кто утверждал, будто он и вовсе маг из числа первых, из тех, кому места в новом мире не нашлось. Вот сам и нашел.
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо, что не врешь… не лезла?
— Нет.
— Сумела, стало быть, любопытство смирить? Пойдем-ка и вправду чайку попьем. Сам травы собираю.
И усмехнулся так, что по спине мурашки побежали, и подумалось, что травы, они всякими быть могут, и что многое сотворить способны, что с человеком, что…
Печурка тоже была расписана розами, как и старенькие чашки. Антонине досталась сколотая, с трещиной по ручке. А к ней блюдце с медом.
— Ну, рассказывай.
Пакет Отвертка прихватил с собой, поставил между банкой с медом и другой, в которой подернулось уже пленочкой прошлогоднее варенье.